Новое сердце

На этой неделе, когда я приехала в «Хуцпу» к матери, она была так занята, что не смогла со мной пообщаться.

– Мэгги, – обратилась она ко мне, когда я появилась на пороге ее кабинета, – что ты здесь делаешь?

Это был тот же день, то же время, когда мы обычно встречались за обедом – тем самым обедом, на который я никогда не жаждала являться. Но сегодня я с нетерпением ждала момента, когда смогу расслабиться, пока мне будут делать маникюр. С тех пор как в мой офис влетел отец Майкл с разговорами о встрече между Шэем и Джун Нилон, я постоянно сомневалась в себе и своих намерениях. Пытаясь помочь Шэю стать донором сердца, я действую в его интересах или в собственных? Наверняка, если последним актом Шэя на земле станет самоотверженное пожертвование органа, это послужит во благо СМИ, освещающих кампанию против смертной казни… Но не будет ли аморальным пытаться законным образом ускорить казнь человека, даже если он об этом просит? После трех бессонных ночей я мечтала лишь закрыть глаза, погрузить руки в теплую воду, думая о чем-то другом, помимо Шэя Борна.

На моей матери была крошечная юбочка кремового цвета, словно снятая с Барби из модного кукольного магазина, волосы подобраны под шиньон.

– У меня встреча с инвестором, – сказала она. – Помнишь?

Я припомнила только ее невнятные слова о том, что они собираются пристраивать к «Хуцпе» еще одно крыло. И что есть одна очень богатая леди из Вудбери, штат Нью-Йорк, пожелавшая обсудить финансирование.

– Ты не говорила мне, что это будет сегодня, – парировала я, опустившись в кресло напротив ее стола.

– Ты сомнешь подушки, – забеспокоилась мама. – И я говорила тебе. Я позвонила тебе на работу, а ты печатала на компьютере, как делаешь всегда, когда я звоню. Наверное, думаешь, я не услышу. И я сказала тебе, что придется отложить обед до четверга, и ты сказала «да», и что ты очень занята, и что позвонишь мне на работу.

Я вспыхнула:

– Но я не печатаю, когда разговариваю с тобой по телефону!

Ладно, печатаю. Но это же моя мать. Она звонит по самым пустяковым поводам. Нормально, если она устроит ужин в честь Хануки в субботу, шестнадцатого декабря, и не важно, что сейчас март? Помню ли я имя библиотекарши из начальной школы, потому что маме кажется, она увидела ее в гастрономе? Другими словами, моя мать звонит по каким-то совершенно банальным поводам, не идущим ни в какое сравнение с составлением резюме по делу о спасении жизни приговоренного к смерти человека.

– Мэгги, я понимаю, что мои дела, возможно, не так важны, как твои, но мне обидно, что ты даже не слушаешь, когда я с тобой говорю. – Ее глаза наполнились слезами. – Не могу поверить, что ты пришла сюда, чтобы расстроить меня перед встречей с Алисией Голдман-Херш, – сказала она.

– Я пришла сюда не для того, чтобы расстроить тебя! Я пришла потому, что всегда прихожу сюда во второй вторник каждого месяца! Нельзя напускаться на меня из-за глупого телефонного разговора, который был у нас, наверное, полгода назад!

– Глупый телефонный разговор, – тихо произнесла моя мать. – Что ж, Мэгги, полезно узнать, каково твое мнение о наших отношениях.

Я подняла руки:

– Сдаюсь! Надеюсь, твоя встреча пройдет удачно.

Я выбежала из офиса, промчавшись мимо белого письменного стола с белым компьютером и администраторшей – почти альбиносом – не останавливаясь, до машины на парковке. Там я пыталась объяснить себе, что плачу не потому, что, сама того не желая, подвожу людей.

Я застала отца в его офисе, арендованном помещении в торговом центре, поскольку он был раввином без синагоги, где он писал проповедь для Шаббата. Едва я вошла, как он улыбнулся, потом поднял палец, прося минуту, чтобы закончить блестящую мысль, которую излагал. Я стала бродить вокруг, поглаживая корешки книг на иврите и греческом. Ветхий Завет, Новый Завет, книги по оккультизму, теологии и философии. Я взяла в руки старое пресс-папье, которое смастерила ему в детском саду. Нарисованная скала больше походила на краба, хотя теперь она казалась мне очень похожей на амебу. Потом сняла с полки свою детскую фотографию в акриловой рамке.

Уже тогда у меня были толстые щеки.

Отец закрыл ноутбук:

– Чему обязан этим сюрпризом?

Я поставила снимок обратно на полку из красного дерева.

– Ты когда-нибудь сомневался, что человек на фото и тот, которого видишь в зеркале, – одна и та же персона?

– Вечный вопрос, не так ли? – рассмеялся он. – Рождаемся ли мы с предопределенным характером или сами формируем себя? – Он встал и, обойдя вокруг стола, поцеловал меня в щеку. – Ты пришла поговорить со своим стариком на философские темы?

– Нет, я пришла, потому что… не знаю, зачем я пришла.

И это было правдой: моя машина вроде как сама поехала в сторону его офиса, и, даже поняв, куда еду, я не стала менять маршрут. Люди приходили к отцу за советом, когда их что-то беспокоило. Почему бы не прийти и мне? Я опустилась на старый кожаный диван, который помнила с самого детства.

– Как думаешь, Бог прощает убийц?

Отец сел рядом со мной:

– Разве твой клиент не католик?

– Я говорила о себе.

– Черт возьми, Мэг! Надеюсь, ты избавилась от оружия?