Новое слово в пчеловодстве

Гостей удалось выпроводить только в девять. По большому счету, вечер прошел почти пристойно. Мать в кои-то веки удержалась от крика и упреков, медоточивость тетки не выходила за рамки приличия, кузина, несмотря на настойчивые уговоры своей маменьки, наотрез отказалась усладить слух юбиляра игрой на виолончели. И даже неизбежный сестрицын тортик на этот раз оказался не так уж плох. Но Юрий все равно чувствовал себя так, словно на нем весь вечер пахали.

Убедившись, что Светка, отбивая хлеб у горничной, которая должна прийти только завтра, начала собирать со стола посуду, он удалился к себе, запер все двери, прилег на кровать, потянулся к заветной тумбочке. И только тогда услышал этот невероятный звук.

Зрелище, открывшееся его глазам, повергло Юрия в шок. На несколько секунд его парализовало. А потом дом огласился истошным криком.

* * *

– Это не ты говорил мне, что не любишь Агату Кристи, потому что всегда угадываешь убийцу на середине романа? – осведомился Михалыч, разливая водку по стаканам.

– Ну, я, – осторожно признался Игорь, подозревая, что сосед по даче (и следователь по профессии) приготовил ему ловушку, чтобы примерно наказать за невинное желание прихвастнуть.

– Тогда тебя-то мне и нужно, – подтвердил Михалыч его подозрения. – У нас в Курортном районе укокошили парня, который жил совершенным затворником. Из дома этот анахорет выбирался раз в году – по весне – и только затем, чтобы запереться в финской клинике где-то за Полярным кругом. Богатенький буратино и законченный бедолага. Богатенький, потому что покойный папаша оставил ему хренову тучу миллионов, а бедолага – потому как при желании мог бы работать живым пособием для аллергологов. Жил, что твоя орхидея под стеклянным колпаком. Доступ в дом имели три с половиной человека прислуги, и только раз в году, тринадцатого июня – в день рождения парня – его навещали родственники. Вот в такой-то день бедолагу и прикончили.

– Думаешь, родственники? – заинтересовался Игорь. – И много их?

– Четверо. Мамаша юбиляра… Я, кстати, сказал, что парню стукнуло тридцать? М-да… Итак, мамаша, ее сестра – а покойному, стало быть, тетка, – дочь тетки и неофициальная сестра убитого.

– Как так – неофициальная? – не понял Игорь.

– А вот так. Папаша нашего парня – большая шишка при советской власти – нагулял ребенка вне брака и документально отцовство не оформил. Но денег на жизнь дочке подбрасывал, да и по завещанию какую-то мелочь оставил. Вот сынок и принимал сестру в компании с другими родственниками – к их вящему восторгу, надо думать. Колоритная семейка, что и говорить! – Михалыч, обозначая тост, приветственно поднял стакан и мигом его опустошил. – Я чего только не повидал на следовательской работе, и то впечатлился. Мать – воплощенная скорбь по погибшему сыну – при жизни навещала его раз в году. И не то чтобы он запрещал ей приезжать. Просто ради этих визитов ей приходилось на пару дней отказываться от косметики и парфюмерии, а это, как ты понимаешь, абсолютно немыслимо для женщины пятидесяти четырех лет, которая живет с тридцатишестилетним любовником. Она бы и вообще воздержалась от посещений больного сына, да вот беда – негодник ограничивал ее расходы жалким миллионом евротугриков в год, и обсуждать с мамашей ее жестокую финансовую нужду по телефону отказывался категорически.

– Это она сама тебе рассказала? – недоверчиво спросил Игорь.

– Ну, щас! Нет, ее зефирно-мармеладная сестренка пооткровенничала. Вся из себя такая возвышенно-воздушная дамочка… – Михалыч вдруг заговорил противным писклявым голосом. – Просто не способная думать обо всех этих гадких людских пороках – тщеславии, сребролюбии и тяге к плотским утехам.

Игорь ухмыльнулся.

– Уж она-то, конечно, приезжала просто поздравить племянника и никогда не просила у него денег.

– Для себя – никогда! Только для юного дарования – доченьки-музыкантши, которую непременно затрут и затопчут, если не поддержать ее гений материально.

– А что сказала сама музыкантша?

– Ничего. Девица крайне неразговорчива. Классический тип некрасивого угрюмого подростка, из которого клещами слова не вытянешь.

– А сестрица-бастард?

– Сестрица, пожалуй, единственная сносная тетка в этой компании. Толстая добродушная баба тридцати с гаком. Производит впечатление бесхитростной дуры, а на самом деле – кто ее знает…

– Примериваешь костюмчик убийцы на нее?

– Примериваю. Если брать мотив и возможность, она и виолончелистка – самые многообещающие кандидатуры. А вообще-то, я этот костюмчик на всех пятерых прикидывал. Пятая – медсестра, которая жила при нашем аллергике постоянно. Она, да четверо гостей – все мои подозреваемые. Никто другой это убийство совершить не мог.

– А как же прислуга, охрана? Только не говори мне, что богатенький буратино сам себе стирал, готовил, а от воров запирался на английский замок.