Новое время

Шаман бил и бил в бубен, над Енисеем катилось долгое эхо, звеня и осыпаясь ледяными искрами от сковавшего полярную ночь холода. Под ногами хрипел от каждого шага снег, почти попадая в такт заунывного ритма, доносившегося от уже недалёкого берега. Там, где у самого края льда бился с темнотой нижнего мира пульсирующий язык священного пламени. Надо было идти, не останавливаясь и не оглядываясь на треск лопавшихся древесных стволов за спиной и шипящие неумолимые шорохи надвигающейся всё ближе и ближе низовой пурги. Надо было успеть дойти до костра, не дать схватить себя в змеиные туги холода, анакондой стремившимся добрать всё то, что не успели сделать царские стражники.

Каждый шаг давался всё горше и хуже, ноги с трудом двигали самодельные лыжи. Уложенные в заплечный мешок припасы и книги давили к земле, но сбросить их и пойти налегке не было даже мысли. Не было уже сил, осталась лишь воля и мерцающий недалече отблеск костра, охвативший короной фигуру сидевшего перед ним неумолимо бьющего в свой языческий бубен старца.

Он всё-таки дошёл и шагнув в охваченный пламенным светом круг, снова и снова не успевал увидеть лицо спасшего его от тьмы человека. Вместо него снова в глаза светила синяя ночная лампочка, вой пурги сменился перестуком колёс и гудками тормозившего перед станцией паровоза.

Ещё один город на Великом пути, к западу от Енисея, ближе к, казалось навсегда покинутой России и всё дальше от пытавшегося взять над ним власть чувства безысходности. Всё изменилось и теперь надо было понять, что ждёт его в будущем и куда его, наконец, привезут столь вежливые сейчас конвоиры. Почему они столь любезны, он в общих чертах узнал ещё в Красноярске, в тот же день, когда с небывалой поспешностью его доставили, другого слова и не подобрать, из глубин туруханской тайги.

- Прибываем господа, прибываем – по узкому коридору вагона, на какого-нибудь «столыпина», а самого настоящего купейного, второго класса, уже шёл проводник, постукивая в двери купе, заранее отмеченные в служебном блокноте согласно купленным билетам.

- Омск, господа.

В купе номер пять он стучать стал, не только потому, что пассажиры ехали от Красноярска до самой Москвы, но и по предъявленному старшим из жандармских чинов в цивильной одежде, особому предписанию, в котором отмечено было «непричинение беспокойств». Даже за чаем себе служивые ходили самостоятельно.

Намётанный взгляд проводника отметил среди троицы хорошо, но несколько однообразно одетых в цивильное пассажиров, занявших купе в середине вагона, худого выходца с тифлисской губернии с короткой бородкой по последней разночинской моде. Молчаливого, большую часть пути от Енисея сидевшего на нижней полке, ближе к окну, и запоем читавшего книги, которых у него было два чемодана.

- Через пятнадцать минут прибываем, станция Омск-Пассажирский – проводник, проходя мимо открытой двери пятого купе, в очередной раз встретился взглядом с уже проснувшимся то ли грузином, то ли так и не попавшем в «дикую дивизию» горцем. Судя по остроте взгляда, метнувшегося, как показалось проводнику, до глубин православной души, бывшим весьма и весьма волевым и образованным человеком. Хотя, так, не впервой переглядываясь, проводник всё время ощущал чувство опасного холода. Недобрым был этот пассажир, ох, не добрым! Не даром он никуда не выходил один, даже в туалет на перегонах выбирался лишь в сопровождении одного из своих спутников. Постарше, статного сибиряка лет сорока, обликом и общей массивностью весьма походившего на батюшку ныне царствующего императора и худощавого, но не так, конечно, как сопровождаемый горец, моложавого франта из потомков ссыльнопоселённых в прошлом веке поляков или, уж прости господи, выкрестов. Франт и был в троице главным, сразу, при посадке, предъявившим билеты за всех и на оставшееся пустым четвёртое место, а потом, после обустройства в купе, о чём-то долго шептавшимся с господином начальником поезда.

Под колёсами вагона слитным ритмом отстучали стыки входной «стрелки». Поезд всё более и более замедлял ход, буквально ползком подтягиваясь к вокзалу. Немногочисленные сходившие в Омске пассажиры из второго и седьмого купе уже собрали свои баулы и в нетерпении выглядывали в окнах вагона редкие пятна вокзальных огней. Припорошивший округу свежевыпавший снег искрился в желтоватых отсветах эдисоновских лампочек, радуя взиравшего на него свежестью зимнего утра. Лёгкий морозец лишь взбодрит путешественника, пока он пройдёт бодрым шагом до вокзальных дверей, а там можно в ожидании или уже со встречающими заглянуть в ресторан, подкрепившись с утра разносолами.

От головы поезда наконец докатился шум сбрасываемого машинистом излишнего пара, волной прокатился по составу лязг винтовых сцепок и фигура стоявшего на перроне начальника станции с жезлом в руках наконец обрела неподвижность. Всё на свете относительно, как совсем недавно доказал профессор Эйнштейн.

- О чём задумались, господин Джугашвили? – спросил с верхней полки вахмистр Полянский, старший в особой команде Енисейского губернского жандармского управления.