Новогодний роман

Ланселотов — Нет.

Савраскин — Стало быть, я свят?

Ланселотов — Позвольте.

Гуз — Лихо вы это его подковырнули.

Савраскин — Спасибо. Знали бы вы Гуз, какие я подлюганчики Шайбе своему устраиваю… Так вот значит все не так прямолинейно как вы сказали Ланселотов. Значит святость есть не просто жизнь без греха. Так бы от ангелов некуда было бы деться. И дома они и на работе и в вытрезвителе последнюю рубашку со слезами снимают. А поговорить то и не с кем.

Инконю — Так что же по-вашему святость?

Савраскин — Я в поиске… Гуз? Но на кое-что набрел.

(Все выпивают).

Савраскин — Глядите от чего иду. Все чего хотим мы. Это ублажить себя. Но ведь бог одел на душу тело не в подарок, а в наказанье. Так согласны ли вы с тем, чтобы прийти к святости следовало бы для начала разделаться с телом.

Ланселотов (уже влюблено) Абсолютно. Помните, я читал вам. «Мычащее туловище — эпихонтова грусть».

Савраскин — Замечательно. Школьный бант вам на кадык, халат на босу ногу и вперед на скалы, читать дурным голосом бушующим волнам: «Внемлите мне сыны Израилевы».

Ланселотов (с чувством) Вы не любите Хлебникова?

Савраскин — Скажем, остерегаюсь.

Инконю — Очень он на чертушку, на Карла Маркса похож. Словами, бородой. А это согласитесь, настораживает.

Ланселотов — Если вы еше раз… Я вас.

Савраскин — Спокойней, господарищи. Допустим. Тяжело мне. Устал. Все вокруг в скорлупе. Нет ничего, что правда. Скорлупа — все. Шелуха — сущность. Бежишь, бежишь — глядь и сам в коросте по уши. Тесть с мигалкой — ай, молодца — а дрянь у колен. Место которого не достоен — сочтемсу — за пупок зацепилась. Мышиная возня — знаете наш директор — сердце щекочет. И наконец. Финал. Жена в мехах, сын в Оксфорде. У меня две мигалки. Чувствуете две. И плыву я пароходом по Волге — матушке реке. Дерьмо изо рта выплевываю, иначе захлебнусь, но кажется наслаждаюсь.

Гуз — Непонятно совсем. Курбам-байрам какой-то. Но две мигалки… Это знаете. Привилегия. Это и пешеход не помеха, а новое слово в дорожном строительстве.

Фиалка — Молчите Гуз. Здесь такая макрель пучеглазая из глубин поднимается.

(Голова Тани подпрыгивает на коленях Антона. Запеканкин тоже с интересом прислушивается к разговору).

Савраскин — Продолжим. Итак, первым делом устав от мира перекрещиваю грудь веригами, на шею вешаю гири и пудовый крест. Когтями рою землянку. Удаляюсь, вообщем. Согласны, что первый этап постижения святости пройден?

Инконю — Так же определенно как святость Мадонны.

Ланселотов — Какой именно?

Инконю — Любой.

Гуз (чернея) — Но у нее дети.

Савраскин — А у другой был сын. И что это что-нибудь доказывает.

(Фиалка смеется. Голова Тани прыгает. Запеканкин конфузится.)

Инконю — И все-таки. Вот вы в симпатичном склепике жуете тараканов. Потягиваете дождевую воду.

Савраскин — Первую неделю безусловно так и наслаждаюсь. Мысли светлые, козявочки противные. Но в конце-концов и хлебушка захоцца. А семья. На кого я их оставил. Ведь как не возьми, а существа мы социальные. Мало ли что мы себе не навыдумываем, что никому не нужны. Наше место в общественном здании всегда останется нашим местом, кто бы его не заполнил. Еду нам носить надо. Загибайте пальцы. Откровения наши выслушивать тоже надо. А что все это как не грех. Как не преступление против предопределения, каждого ведущего по его пути.

Фиалка — Это спорно, Савраскин. Вы сами понимаете.

(Запеканкин опорожняет кастрюлю с готовыми пельменями в супницу, начинает раскладывать их по тарелкам).

Гуз — Запеканкин, что же это ты брат Ланселотову больше положил. Я считал.

Запеканкин — У вас хоть и меньше, да больше. Посмотрите они же все разные. Антоша, я свет выключу. Утро уже.

Фиалка — Запеканкин — ты как всегда в точку.

Инконю — И то верно. Ваша теория, Савраскин, хороша, если вы свое поведение объясните этим.

Ланселотов — Размахнулись на гору, а насыпали холмик.

Савраскин — А и черт с ним. Зато размялись. Гуз. Давайте отходную.

(Занавес).