Как вечная мечта каждого настоящего мужика звучала она. И Фиалки, и (не смейтесь) Запеканкина. Каждого для кого жаркая ночная страсть всегда лишь увертюра к великой и непостижимой симфонии общей жизни: со взлетами и падениями, с победами и триумфами, с радостным ощущением нужности и непредсказуемым финалом.
— Послушай Запеканкин — сказал Фиалка, отрываясь от раздумий. — Подойди сюда. Я кое-что припас для тебя. Петр, я попрошу тебя спрятать твою дурацкую щепетильность. Подожди, дай договорю. Лично тебя это не касается. Это для Сергуни.
— Какое красивое — сказал Запеканкин, увидев кольцо.
— Тебе нравится?
— Конечно. Но оно, наверное, жутко дорогое?
— Это совершенно не важно, поверь мне.
— Нет, Антоша смогу ли я принять такой подарок?
— Этот подарок не для тебя, если ты это еще не заметил.
— Мне, кажется, оно бы ей очень пошло.
— Вот видишь. Ты сам соглашаешься, что это красиво.
— Я не спорю, Антоша. Но это так шикарно для меня.
— А тебе его никто и не дарит.
— Может. Не знаю. Как бы получше сказать.
— Говори, чего ты мямлишь.
— Может все-таки не надо. Мне так не удобно.
— И все-таки я настаиваю. Ты сам признаешь, что это здорово.
— Я не отказываюсь, но это..
— Ты возьмешь кольцо?
— Не знаю, честное слово.
— Да, возьмешь.
— Но это как-то…
— Запеканкин!!! Не начинай!!!
И пусть легендарный американец в мягкой шляпе с черной креповой лентой и широких брюках под двубортным гангстерским и президентским плащом с поднятым воротником пел в это же время в тысячах других мест, именно здесь, на девяти квадратных метрах ветхого жилого фонда под никем, никогда несосчитанным звездным небом, он пел наиболее правильно. Так как надо пел.