Новоорлеанский блюз

Он показал на поношенную кроссовку на своей правой ноге, и Сильвия увидела кровь, растекающуюся по грязной парусине, словно чернильное пятно на промокашке. Она попыталась помочь ему подняться, но Муса жестом остановил ее.

— Зачем было целовать меня?

— Я… — начала было она, но Муса, не слушая ее объяснений, поднялся на ноги и, хромая, двинулся вдоль улицы, бормоча себе под нос какой-то немыслимый коктейль из молитв (обращенных в основном к богам), своих умозаключений (обращенных в основном к Сильвии) и проклятий (обращенных и к ним, и к ней): — Хорошо же, Божественная Луна! Итак, тебе удалось лишить меня пальцев. Теперь ты счастлива? И вот сейчас прошу твоего прощения за то, что моя «лоза»[124] постоянно дрожит! Ну кто когда-нибудь слушал о закулу с девятью пальцами на ногах? Такое постыдное состояние. Ну а как ты себя чувствуешь, мачекамадзи? Мы должны немедленно найти Джима Туллоу, потому что от судьбы не уйти. Ты что, ничему не научилась в свои сорок пять лет? Никогда не целуй мужчину, если он тебя не любит или если ты не настолько пьяна, что отрезвить тебя может только гулу гулу. В этом, проститутки, корень всех ваших бед — вам неведомы романтические чувства!

Муса, остановившись у входа в бар «У Мел он», оглянулся, чтобы посмотреть на свою спутницу Она казалась донельзя сконфуженной.

— Он любит тебя? — неожиданно спросил Муса. — Конечно же, любит. Я знаю, ведь у меня всевидящее око (хотя я и несколько близорук, ведь проблема с глазами у нас семейная), но ведь и ты не слепая.

Сильвия хотела ответить что-то, но потом передумала и просто закрыла рот. Муса чуть поморщился и покачал головой из стороны в сторону.

— В этом ваше общее несчастье: вы оба слишком заняты тем, что сначала теряете, а потом ищете себя, а поэтому не видите того, что уже возникло и стоит перед вами, словно враждебные вам гудо. А что вообще происходит? Мне надо подготовиться к тому, что я лишусь пальца на ноге, только и всего. Иич!

Прежде чем смысл сказанного дошел до Сильвии, закулу уже проскользнул в бар. Она вошла вслед за ним.

Пару секунд глаза Мусы привыкали к тусклому освещению бара. А когда он увидел, что происходит вокруг, то, пораженный, буквально прирос к месту. Его мог поразить и пригвоздить к полу вид Джима, вернее то, как жалко и убого он, импровизируя (в типичной манере белых парней), пел блюз. Но причина была не в том. И не в последующей суматохе, из-за которой Сильвия стремительно выскочила из бара, преследуемая по пятам своей судьбой. И не в острой пульсирующей боли в том месте, где раньше был палец, а теперь саднящая рана, которая нестерпимо болела и кровоточила при соприкосновении с башмаком. Нет. Мусу пригвоздил к полу вид старого музыканта, которого здесь называли Двухнедельник и который наблюдал за всеми входящими в заведение и выходящими из него, сохраняя спокойствие много повидавшего человека. И когда Джим и Сильвия стремглав выкатились из бара, а все, кто остался там — Молли, Перец, Томпи и другие — снова сосредоточили внимание на стоявших перед ними стаканах, закулу, хромая, подошел к блюзмену, осмотрел его с головы до пят, не веря своим глазам. Двухнедельник встретил его любопытный взгляд спокойно, не снимая пальцев с грифа.

— Вы Фортис Холден-младший, — спокойным голосом произнес Муса, и ни один мускул не дрогнул на бесстрастном лице Двухнедельника.

— Да… очень давно никто меня так не называл, — ответил он.

V: Любовь до полного изнеможения

Монмартр, штат Луизиана, США, 1920 год

Фортис Холден-старший не виделся с Сильвией (своей сестрой, не состоявшей с ним в кровном родстве) до 1920 года и почти примирился с тем, что она вычеркнула его из своей жизни. А после их встречи в аллее за отелем «Монморанси» он понял, что это всего лишь вопрос времени. И приготовился ждать. Господи, ведь он уже ждал девять долгих лет! Он знал, что Сильвия найдет его, а понял он это, когда она целовала его, целовала как мать перед тем, как пожелать доброй ночи. И не только поцелуй убедил его; было еще множество свидетельств, поддерживающих его уверенность. Зачем он бежал в ту ночь из квартала Джонс с такой скоростью, с какой негры бегают наперегонки с белыми парнями, когда на кону стоит доллар? Почему сердце бьется у него в груди так часто и гулко, будто это Беби Додс[125] грохочет на своих барабанах? Почему Соня приветствовал его, стоя перед входом в свое заведение в Култауне, с таким видом, будто по крайней мере час ждал его появления?

— Ты нашел ее? — спросил Соня, не дожидаясь, когда Лик переведет дыхание, а Лик, хватая воздух ртом, словно воришка, жадно поедающий стянутый с прилавка спелый фрукт, утвердительно кивнул головой.

— Ну и что?

— Я, наверное, больше не буду играть с Гейджем Абсаломом.

— А что случилось?

— Потом расскажу, — ответил Лик.