«Ты что, чертов американец?! Чего улыбаешься, как американец? Повод есть для радости?»
«Я всегда стараюсь быть уважительным и улыбчивым, – словно говорил спокойный, уверенный взгляд Алексея, – надо радоваться жизни, пока живешь на свете!»
Проведя в бессловесной дуэли взглядов примерно минут пять, Горемыков приоткрыл, наконец, рот, вежливо приглашая гостя сесть рядом. После этого Горемыков спросил:
– Итак, Алексей Видотрясов, ты депутат?
– Да, но почему вы мне тыкаете? – удивился Алексей, не привыкший к фамильярности мэра.
– Мне докладывали о твоем скверном характере, – вместо ответа процедил сквозь зубы Горемыков.
– Скверном?
– Вот-вот… Газетку поганую выпускал.
– Разве поганую?
– Слушай, чего ты все мои слова повторять булешь? Ответить можешь?
Алексей воскликнул:
– Могу!
– Вот и отвечай, раз можешь, – усмехнулся Горемыков, – а чего ты всё улыбаешься?
– Я всегда улыбаюсь.
– Может, ты американец? – предположил Горемыков, пристально глядя на гостя.
– Нет, я русский.
– Ну? Русский и с постоянной улыбкой на устах? У нас не принято улыбаться… вернее, не принято постоянно ходить с улыбкой до ушей.
– Да?
– Ведь ты ж не скоморох какой, не клоун, ты – депутат моей Думы.
– Я думал, что я являюсь депутатом городской Думы Новопотемкино, – возразил Алексей.
– А кто в Новопотемкино мэр? – спросил Горемыков и сам сразу ответил: – Я – мэр и буду еще четыре года здесь мэром… Вот поэтому ты есть мой депутат моей городской Думы, где я являюсь мэром.
– Вы так уверены, что победите на выборах?
– Ой, Видотрясов, только здесь не повторяй всю муть о свободных выборах, честности и прочей ерунде, – пытался переубедить гостя Горемыков. – Ты должен слушать меня, верить мне, голосовать только за меня, своего мэра, а не болтать всякий вздор.
Алексей не ожидал такого циничного ответа мэра, поэтому он промолчал.
– Ну, что молчишь?
Взгляд Горемыкова был неприятный, тяжелый.
После продолжительной паузы Алексей медленно проговорил:
– Я не понимаю, чего хотите от меня.
– Да? Не понимаешь? Сними свою кандидатуру с выборов! – ядовито-ледяным тоном ответил Горемыков.
– Ах, вот в чем дело, – осенило Алексея, – да, я догадывался, что наше общение будет не из приятных, но так откровенно и так цинично говорить со мной… так настаивать…
– Молчать, щенок! – заорал Горемыков, но выдержав и стукнув кулаком по столу. – Какой из тебя мэр? Какой из тебя депутат?.. Тебе еще учиться и учиться, набираться опыту, а не лезть в мой кабинет!.. Ты против народа идешь?
– Вот насчет народа вы неправы, – заметил Алексей.
– Это почему?
– Я как раз из народа, я за народ, а не против его.
– Да? А я разве не народ? – удивился Горемыков.
– Вы – мэр, а я за народ, я не против его. Я против вас, против вашего произвола в городе!
– Неужели? А я, значит, не народ? – возмутился Горемыков.
– Нет.
– Кто я?
– Вы – чиновник.
– Ошибаешься, щенок!.. – заорал Горемыков. – Я и есть народ!.. Я и слуга народа!
– Как же? Слуга народа? То есть слуга самому себе?
– Ага!.. Я – слуга народа и сам я есть народ, я сам из народа, – не поняв иронии Алексея, недовольно ответил Горемыков. – Как раньше говорили: «Мы рождены, чтобы сказку сделать былью». Да-а, где мое сопливое детство? А тебе надо учиться, учиться и еще раз учиться!.. А высовываться тебе не надо!.. Да, еще вспомнил старое выражение: «Тише едешь – больше командировочных». Еще вспомнил: «Семь раз отмерь, а отрезать дай другому». Вишь, повылезали тут демократы разные! – Горемыков сверкнул глазами, ударяя кулаком по столу. – В моем городе действует диктатура закона!
– Гм, диктатура чего? – попытался уточнить Алексей, но Горемыков не слышал его…
Горемыкова несло, он говорил очень громко, стучал кулаком по столу, говорил и говорил… Но это был набор старых фраз, старых лозунгов вмеремку с новыми выражениями и штампами.