Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

— Ну что вы, коллега, что вы, — мягко пожурил его Лев Давыдович, — и я, и вы, и все мы сумасшедшие, не будем отпираться. Очевидно, почва у нас с вами подходящая оказалась, — процитировал он живо и неточно. — Ну, автора-то сей ремарки вы как человек пишущий признали, верно? Вы ведь человек пишущий, я правильно подметил? Стишата сочиняете, надо полагать?

Михаил не без некоторого смущения кивал в ответ.

— Ну вот видите, — сочувственно продолжал Мартышкин, — и вы после этого еще о каком-то психическом здоровье говорите… — печально улыбнулся он. — К чему это я начал? Ах, да! Знался я кое с кем из литературной братии — с Бродским был знаком, представьте, с Довлатовым пивал, крепко пивал, отрицать не стану. Осю-то Бродского вы читали, не могли вы не читать, а вот Сереженьку…

— И его читать доводилось, Лев Давыдыч, — энергично перехватил инициативу Михаил, — представьте себе, сподобился — в самиздате, разумеется. И признаюсь вам, не понравился он мне — квелый он какой-то, недоделанный… Ну а что касается пресловутого господина Бродского…

Его охаять Миха не успел. Из «овощехранилища» за стенкой донесся пронзительный, насквозь пронизывающий женский визг, разом взметнувший голубей с карниза. Прирученный сизарь, оказавшийся не снаружи, а внутри помещения, в панике ударился о решетку, взлетел и заколготился под потолком курилки.

За стеной визжала и вопила милая сестричка Леночка. «Ах ты… ах ты, скотина ты мерзопакостная, — надрывалась она, — что ж ты вытворяешь, гадина! Что ты, паразит поганый, делаешь!!» «Кончу я, кончу, ну, сейчас я кончу, — напряженно сипел в ответ задыхающийся Айзенштадт, — дай, дай, дай мне кончить, ну!» «А ну кончай, кончай давай, — зарычал там, в палате хроников, санитар Иваныч, — кончай давай, кончай, кому я говорю, прекращай давай, не положено!» «Кончу, да, кончу, дай я кончу, ну!!» — хрипел и отбивался за стенкой Айзенштадт, продолжая насиловать Вечного Жида, которому, впрочем, всё было безразлично…

Айзенштадта сумели отодрать от него только с помощью Зуича и Жорки. Вечный Жид так ничего и не понял, Леночка стояла вся пунцовая, санитар Иваныч затягивал на сексуальном агрессоре смирительную рубашку. «Не положено, по-хорошему тебе я говорил, не положено, не положено, вот чего теперь тебе положено!» — приговаривал он, словно напевал; Анчута по-прежнему музицировал, а Шарик в толкучке топотал и громко-громко гыгыгыкал. У палаты хроников собралось не меньше половины отделения, отцу Федору опять пришлось залезть на стул, но вызванная из своего кабинета заведующая промаршировала сквозь строй без малейшей запинки.

Была она женщиной пожилой, до неприличия крупной и даже для отечественного психиатра неправдоподобно глупой и невежественной.

— В надзорную палату Айзенштадта! — с разгону приказала могучая Даздраперма Спиридоновна. — Чего вы здесь столпились? Ничего здесь нету интересного, расходитесь все, ходите все отсюда, ходите же все, ну! — заторопила она попритихших с ее появлением пациентов.

— Стойте, стойте, — закричал со своей импровизированной трибуны отец Федор, — слушайте, слушайте меня! Все меня слушайте, все! Я знаю! я понял! я пророк!! — истошно замахал он ручками. — Я знаю: Царствие Божие пришло, слышите, Царствие Божие! Слушайте, слушайте, все меня слушайте: я! объявляю!! коммунизм!!! Теперь, слышите, теперь нас всех отсюда выпустят, ура-а-а!!! — захлебываясь от восторга, возопил он в торжестве своем, и, как по заказу, заполошный голубь вырвался из курилки в коридор и заколотился, заметался над толпой, роняя сизые перья.

— В надзорную палату Федорова! — еще раз приказала исполинская Даздраперма Спиридоновна. — Что здесь происходит? Почему всё время музыка? Кто позволил музыку? Музыку, уберите музыку!!!

Сметая всех на своем пути, медсестра Эльвира бросилась в столовую и с грохотом обрушила крышку фортепьяно. «Ой-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй-ёй!» — тоненько-тоненько заверещал там Анчута, а в коридоре из чуланчика вывалился придремнувший мужичок Афонькин, вместе с ведрами и швабрами загремел прямо под ноги заведующей и горько-горько заплакал.

— В надзорную палату Афонькина! — в третий раз распорядилась Даздраперма Спиридоновна, и непропорционально мелкое лицо ее стало похожим на рыльце горгульи.

— Это не я, это не меня, нет, меня не надо… — захлебывался на полу перепуганный Афонькин, прижимая к груди куцый узелок. — Это он меня туда, он, это всё он, он, он!.. — рыдая, указывал он на Михаила.

Миха растерялся.

— Ты что, Афоня? — ошарашенно спросил он. — Что ты придумываешь, Афонькин, опомнись! — шагнул он к зареванному мужичку, перепуганно сжавшемуся в комочек.

Возможно, движение было резким, слишком резким — настолько резким, что санитар Иваныч, хотевший задержать Миху, подался следом за ним, споткнулся о чью-то услужливо подставленную ногу и растянулся на полу.

— Что за черт! — еще резче развернулся Михаил, а санитар подался к стене и спешил подняться на ноги.