Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

Миха присел на постель, достал из-под подушки начатый блок сигарет, взял пачку и сунул блок обратно. Обыска больше не предвиделось, обворовать его никто бы не решился, так что остальные пачки можно было без суеты распихать по тайникам ближе к вечеру.

На такую же «блатную» койку в углу напротив тяжело завалился заскучавший Зуич.

— Чего б еще такого сделать плохого? — с пружинным скрежетом раззевался он.

— А ты книжку возьми почитай, — в задумчивости отозвался Миха, — образись, понимаешь, просветись на досуге. Хочешь — могу снабдить…

В изголовье у него лежала со скуки осиленная от корки до корки гегелевская «Эстетика».

— Ну ты сказал, — едва не подавился зевком Зуич, — ну, умник, ну так ты сказанул, как в миску с кашей, понимаешь, пернул! — возмутился он. — Может, прикажешь мне еще и клавиши подолбить для общего развития заместо Анчуты?

Анчутины импровизации из столовой глухо доносились даже сюда, на противоположный конец отделения. Наркоман Кирюша в палате елозил и переминался у окна, будто пританцовывал под музыку. Несовершеннолетний наркуша и в пару ему совсем юная пациентка женского отделения в боковом крыльце больницы увлеченно строили друг другу глазки. Зарешеченный пейзаж с этой стороны дополняли несколько старых тополей с лопающимися почками и золоченый купол Исаакия в солнечном весеннем далеке.

— Глянь, мужики, глянь, глянь сюда скорее! — в крайнем возбуждении подал голос наркоман Кирюша.

Там, на женском отделении, истомившейся смазливой пацанке просто так гримасничать надоело. Пацанка взобралась на подоконник, кокетливо подвигала боками, повертелась, а затем резвенько развела полы больничного халата. Белья под ним не было. Нимало не смутившись скабрезным вниманием мужиков, мигом облепивших окна, грудастенькая малолетка принялась кривляться, корчить рожи и принимать соблазнительные (в ее воображении, конечно) позы.

Смачные смешки и развернутые комментарии из палаты долетели до сестринской.

— Ну и чего это вы там углазели? И чего все рты поразевали, оглоеды? — с порога разворчалась медсестра Эльвира Васильевна. — Фу-ты ну-ты, тьфу на вас на всех, — брезгливо расфырчалась она, протолкавшись к окну и разглядев обнаженную натуру, — тьфу, нашли на кого пялиться, паскудники! И не стыдно? Ну, Кирюша несмышленый еще туда-сюда, но остальные-то — ну точно как пацаны малолетние! Смотрите, подштанники не перепачкайте, мерины сивушные!

Ответом ей было дружное жеребячье ржание.

Эльвира безо всякой злости выругалась и пошла звонить. Из сестринской послышалось: «Людочка, ты, что ли?.. Ага, точно, Эльвира с тринадцатого собственной персоной говорит, — загудела она в трубку. — Слушай, вы там на дурочек своих смотрите или как?.. Не знаю, на кого вы там смотрите, на Маргариту лучше полюбуйтесь! У меня тут кобели всем кагалом на вашу писюху вылупились, кой-кому уже портки сушить пора… Ну да, опять Маргарита вымя в окно выставила. Давай-давай, приструни-ка там мерзавку!» — дала она отбой, и представление закончилось.

Неугомонный Генка в коридоре учинил новую потеху.

— А поди-ка ты ко мне, еврей Айзенштадт, — подозвал он занятого своим любимым делом Азика, — шагай-шагай сюда, жидовская морда! — грозным голосом распорядился он.

— Нет, не жидовская морда, нет, — на ходу гнусавил вислоносый Айзенштадт, — не еврей я, нет, я не еврей, — отрывисто загундосил он, опасливо держась на шаг от Генки.

— Как же это — не еврей? Вот те раз, ты — и не еврей! Ну а кто ж ты есть такой по национальности? Онанист ты, да, онанист? — от души развеселился Генка.

— Да, да… нет, не онанист я, ну, я не онанист, — заменжевался Айзенштадт, держа руки на причинном месте.

— Не онанист, нет? Ну тогда ты мудозвон, — уверенно заключил Генка, но и с этим утверждением Айзенштадт не согласился. — А курить-то ты хочешь, мудила ты грешный? — Генка показал ему надломленную сигарету.

— Курить хочу, да, курить хочу, хочу, хочу, — принялся канючить Айзенштадт.

— Надо же — не еврей, не онанист, а курить хочешь, — комично подивился Генка. — Нет, так не получится, нет, — разочарованно покачал он головой, — увы, пролетаешь ты, дрочила недоделанный. Я сегодня сигареты только евреям раздаю. Вот станешь евреем — будет тебе курево.

Айзенштадт сигарету клянчил отчаянно, но еврейства своего не признавал.

— Опять ты дурью маешься, Генка, — задержалась возле них милая сестричка Леночка, — и не лень тебе над ним измываться? — укоризненно заметила она.

— Так было б чем другим заняться, Леночка, — резонно возразил ей Генка. — Я вот чайку хочу запоганить, да ты, заноза, на кухню не пускаешь, — отозвался он столь же укоризненно.

— А больше ты ничего не хочешь? — не без кокетства огрызнулась Леночка.

— А ты как думаешь? — задорно подмигнул ей симпатичный Генка, а Леночка в ответ скорчила забавную рожицу и мило показала язычок. — Ай-ай-ай! Ну и кто ты после этого? — артистично возмутился Генка. — А вот мы сейчас у Айзенштадта спросим, кто же ты такая есть на самом деле. Азик, ну-ка, говори — кто это?