Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

Был он местной достопримечательностью: высоколобый и гривастый, с ухоженной интеллигентской бородкой клинышком, коротконогий и вислозадый — словом, самый что ни на есть диссидентствующий диссидент. Впечатления душевнобольного Мартышкин на первый взгляд не производил, изредка вроде как заговаривался, но чаще говорил вполне разумные, хоть и общественно неправильные вещи. Выставленный за эту разговорчивость с работы, он никуда больше устроиться не смог, угодил под статью о тунеядстве, но затем образумился. Повел он себя вполне здраво — просто-напросто потрудился залечь в сумасшедший дом, закономерно предпочтя уголовщине необременительный диагноз «вялотекущая шизофрения» и ни к чему не обязывающую третью группу инвалидности.

Миха перешагнул через лужу у порога, прошел к окну, покосился на Кирюшу. Тот стряхнул с ладоней последние крошки хлеба и с такой пронзительной задумчивостью уставился поверх унылых клетушек прогулочных двориков, поверх больничной стены с колючей проволокой и облезлого заводского склада за ней, так он проникновенно смотрел в голубое небо за решеткой, что Михаил как бы поневоле съехидничал:

— И зачем это люди не летают, а, Кирюшенька? — поддел он его, протягивая Петровичу без трех сигарет пустую пачку. — А затем люди не летают, — назидательно воздел он палец, — что и так-то они всё вокруг себя засрали, а уж с крылышками-то… Но вообще-то, Кирюша, голуби твои — это правильно, это в чем-то даже символично. Да, между прочим, дружище, сам-то ты часом не голубой? Не педик, нет? — от нечего делать поддразнил он загрустившего малолетку, пока Петрович выцарапывал из нагрудного кармашка пижамы спичку и зажигал ее о стену.

— Сам ты… — резко отвернулся от решетки Кирюша, — мудак ты, понял! — с неожиданной злобой огрызнулся он, соскочил с подоконника и вышел, почти выбежал из курилки.

— Однако нервничает пацан, того и гляди в глотку вцепится… Ну да чего другого в нашем, блин, зверинце ожидать, — пожал плечами Миха, — меня вон Зуич чем дальше, понимаешь, тем больше раздражает, ничего не могу с собой поделать. И рад бы в рожу двинуть, да пока вроде как бы не за что, — прикурив, пожаловался он. — И что-то слабовато мне верится, будто с прапорщика погоны за пьянку сняли, — это же почти как уголовника за плохое поведение из зоны на свободу выставить. Как ты считаешь, Петрович? Кстати, сразу не сообразишь, что паскуднее у нас — армия или тюряга. И кому нужна такая армия, согласись!

Битый жизнью мужик Петрович, побывавший в свои тридцать с небольшим и в армии, и в тюрьме, молча согласился, но бывший заштатный доцент Мартышкин энергично возразил:

— Не знаю, о чем вы, извините великодушно, но вот коммунистам нужна именно такая армия. — Мартышкин с удовольствием отставил швабру. — Мишенька, вы простите Бога ради, но не угостите ли вы и меня сигареткой? — заискивающе спросил интеллигентный Мартышкин, тщательно вытирая руки о штаны.

— Отчего же нет, Лев Давыдыч, сегодня я богатый, — улыбнулся Миха. — Прошу вас, травитесь на здоровье, — протянул он ему последнюю сигарету.

— Вот спасибочки! — Мартышкин, не раздумывая, взял, прикурил и жадно затянулся. — Привык я, знаете ли, в табачке не стесняться, считайте, лет так сорок копчу как хочу… Да, а что касается армии, — охотно подхватил он разговор, — ведь что тут очень любопытно? Здесь любопытно то, что по большому-то счету ее боеспособность есть дело десятое! Нет-нет, в самом деле — вот что такое Советская армия? Да прежде всего важнейшее, доложу я вам, необходимейшее звено в процессе производства так называемого советского человека! А что такое homo soveticus? А вот он весь: р-равняйсь к общему знаменателю! смир-р-рна под один ранжир! Вот для чего исполинская армия содержится: по существу она не что иное, как конвейер в мозгопромывочной индустрии… а вы мне тут про какую-то оборону рассказываете! — всплеснул он руками.

— Так кто б чего говорил, Лев Давыдыч! — усмехнулся Миха. — Я же так и вовсе как рыба, понимаете, об лед не возражаю, — рассмеялся он от всей души.

— Да-да, конечно же, конечно, именно вот так, как будто так и нужно, — разгорячившийся Мартышкин определенно зарапортовался, — разумеется, в этом-то и дело, на этом-то вся система наша проклятущая стоит, а поэтому…

Перебивая его, из коридора громыхнуло: «Мартышкин! Мартышкин! Левушка Давыдыч! — расстаралась на всё отделение горластая Эльвира Васильевна. — Где ты делся, покажись! Ты чего там — пол до дыр протереть собрался? Или ты опять с кем языком по углам пропаганду чешешь, вражий голос? А ну, завязывай давай, швабру взад вертай, гонорар получай!» — громогласно распорядилась медсестра, и Мартышкин запнулся, как споткнулся:

— А поэтому… а потому… ох, извините, извините, Мишенька, слышите — зовут меня, — засуетился Лев Давыдович Мартышкин, — ничего, ничего, эту актуальнейшую тему мы с вами еще не раз обсудим, непременнейше мы с вами побеседуем, — торопливо подхватил он швабру, — иду я, иду!! — поспешил на зов колченогий правозащитник, на ходу бережно гася наполовину выкуренную сигарету.