Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

В тупичке странствующие разворачивались и, держась другой стороны, отмучивали то же самое расстояние: мимо столовой, мимо запертой кухни, мимо курилки и палаты хроников, то есть «овощехранилища», мимо сестринской, мимо надзорки и мимо еще одной палаты. В итоге они снова оказывались у запертой двери без ручки, а затем опять возвращались к тупичку, где, стоя на коленях под скрижалью с правилами внутреннего распорядка, давно не стриженный старичок из мирян по прозвищу отец Федор что-то с присвистом шептал в свою всклокоченную седую бороду, с ужимками кланялся и смачно плевался через левое плечо.

И уже от этих от одних словно обезличенных, как заведенных, будто насекомых хождений, уже от одной только здешней загаженной атмосферы можно было в кратчайший срок преизряднейше задвинуться, будто заразиться; и если бы не чифирь…

Чифирь был готов. Разнородная компания устроилась за доминошным столом. Эмалированная больничная чашка пошла по кругу.

— Отлично получилось, Петрович, — оценил Миха, пригубив целительное зелье.

— На плите бы лучше было. На газу оно куда сподручнее, чем с этой хренотенью мудохаться, но поди сейчас доберись до газа, — отозвался Петрович.

— А силен Анчутка наш дурачком прикидываться, — заметил между прочим Генка, — нет, врубись: дурачок-то он, может, и дурачок, но интерес свой знает. За кухню зацепился — и всё тут, от своего ни в жизнь не отступится… Оно понятно, конечно, Анчута одинокий, передач ему не перепадает, подхарчиться нечем, а так ему хоть кусок получше достается. Без приварка тут — дерьмо дело, тутошней баландой и свинья побрезгует…

— Харч везде первым номером идет, — поддержал содержательную беседу Зуич. — В армии первогодкам всегда жратвы не хватает, так у нас в части салабоны, слышь, на складу шуровать наладились. Окно там железяками забрано было, но — слышь, слышь, мужики, не поверите! — Зуич оживился. — Один первогодок таким дистрофиком был, что через окно на склад промежду прутьями протискивался. И надо же ведь, падло: он не всё наружу, блин, передавал — он еще и там, на складе, отжирался! Так он и загремел: как-то раз туда он втиснулся, понимаешь, а обратно до того брюхо набил, что между прутьями его заклинило. Остальные все сдриснули, а этого засранца так на месте и взяли — да еще помучились, пока вытащили…

— И что с ним сделали за это? — спросил Петрович.

— А чего такого непонятного с ним делать, с задохликом-то с малахольным, — презрительно скривился Зуич. — От обжорства, понимаешь ты, мудилу полечили. У меня на всякие такие случаи сержант в специалистах числился, из этих, — мотнул он головой на Рамзана, — ну, из ваших, из узбеков…

— Я казах, — сухо поправил его Рамзан. — А по деду ссыльному — чечен.

— Узбек, казах — мне без разницы, — отмахнулся Зуич.

— Я казах, — с нажимом повторил поджарый Рамзан. — Это тебе без разницы, — голос Рамзана стал резче, — это здесь тебе без разницы, а у нас это очень большая разница. У нас так не ошибаются, за такие ошибки у нас учат. Очень сильно учат, больше никогда ошибаться так не станешь.

— Ладно, будет тебе, понял. Казах так казах, делов-то, — не стал напрягаться Зуич. — Ну так вот, слышь, сержант мой быстренько салабону терапию прописал — по оврагам, понимаешь, с полной выкладкой. А этот интеллигентский недоносок потом самострел сделал, — Зуич кривовато ухмыльнулся, — ну точно он шизиком был: пулей со смещенным центром тяжести в себя пальнул. Мама не горюй, какая мясорубка от этих «кувыркашек»! Я раз на стрельбище каску на кочан капусты насадил, стрельнул, представляешь, так капусту в крошево нашинковало…

— И за что тебя из прапоров поперли? — ненавязчиво поинтересовался Петрович.

— А за это за самое, — бывший прапорщик выразительно щелкнул себя по щетинистому горлу, — за родимую, понимаешь ты, за пьянку, мать ее ети! — задиристо выкатил он на Петровича водянистый зрак.

— Понимаю, чего тут не понять, — Петрович аккуратно прибрал пустую чашку и сдержанно напомнил: — За тобой должок на вечер… Мишаня, как ты — перекурим? — предложил он очень своевременно.

В курилке было свежо. Сидя на подоконнике настежь распахнутого окна, похожий на кучерявого херувимчика малолетний наркоман Кирюша скармливал воркующим голубям обеденную пайку хлеба. Приваженные им птицы давно уже изгадили весь карниз, а самые решительные из них протискивались через решетку и без опаски брали крошки прямо с рук. Грязный кафель на полу был щедро залит водой — незадачливый правозащитник Мартышкин неумеючи упражнялся со шваброй, зарабатывая лишнюю пару своих же сигарет сверх нищенской ежедневной нормы.