Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху

Главным источником насилия предстает то, что Хантингтон называет «войнами по линии разлома». Он полагает, что межобщинные конфликты являются данностью современного мира; иными словами, в отношении новых конфликтов он принимает примордиалистскую концепцию. Согласно Хантингтону, масштаб этих конфликтов растет отчасти по причине коллапса коммунизма, а отчасти из-за демографических изменений. (По его мнению, война в Боснии была главным образом следствием более высокого уровня рождаемости у мусульман.) Когда в межобщинные конфликты вовлекаются разные цивилизации (как в Боснии и Герцеговине), они становятся войнами по линии разлома, вызывая к жизни то, что он называет «синдромом родственных стран». Соответственно этому, Россия оказалась участницей боснийского конфликта на сербской стороне, Германия — на хорватской, а исламские государства — на боснийской. (Его немного сбивает с толку поддержка Боснии Соединенными Штатами, что не вполне соответствует его концепции, однако это можно объяснить ложным влиянием унаследованной универсализирующей политической идеологии.) Иными словами, новые войны должны считаться частью доминирующего цивилизационного столкновения, а сверхдержавы-патроны должны быть заново созданы на основе культурной общности, а не идеологии.

Хантингтон весьма критичен в отношении глобальной универсализирующей миссии, изображая себя культурным релятивистом, и в то же время он глубоко оппозиционен к мультикультурализ-му. Он полагает (ссылаясь на крайнее напряжение американских вооруженных сил на момент войны в Заливе), что у США больше нет потенциала для того, чтобы действовать в качестве глобальной державы, и что их задача состоит в защите западной цивилизации в мультицивилизационном мире. Кроме того, он считает, что права человека и индивидуализм — это чисто западные феномены и мы не имеем права навязывать западные политические ценности обществам, которым это чуждо. В то же время он полагает, что у США существует задача сбережения западной культуры внутри самой страны. Соответственно, он мыслит некую разновидность глобального апартеида, при котором относительно гомогенные цивилизации, сплоченные «сверху» стержневыми государствами, становятся взаимными стражами международного порядка, путем взаимной конфронтации помогая друг другу сберечь чистоту соответствующих цивилизаций. Иными словами, он предлагает некую форму блоковой политической мобилизации на основе эксклюзивной идентичности: «В более масштабном столкновении, глобальном „настоящем столкнове-нии“ между Цивилизацией и варварством, великие мировые цивилизации, должны держаться вместе, или же они погибнут поодиночке. В нарождающейся эпохе столкновения цивилизаций представляют величайшую угрозу миру во всем мире, и международный порядок, основанный на цивилизациях,— самая надежная мера предупреждения мировой войны»¹³⁴.

Большую проблему для Хантингтона представляет тот факт, что в мусульманском мире нет стержневого государства, способного следить за порядком. Как США нуждались в Советском Союзе, чтобы поддерживать биполярный порядок времен холодной войны, так и сценарий Хантингтона требует некоего стабильного врага. Отсутствие стержневого мусульманского государства — это не просто проблема данного тезиса: оно обусловливает хрупкость всей теоретической системы в целом. Для Хантингтона этой системой, как всегда, является геополитика. Согласно его системе, монополию на легитимное организованное насилие сохраняют за собой государства. Цивилизационная безопасность обеспечивается стержневыми государствами и в свою очередь, по крайней мере имплицитно, дает основание для легитимности цивилизационных блоков. Однако реалистичны ли эти представления?

Хантингтон не задается вопросом, почему рухнул Советский Союз или каковы те факторы, которыми характеризуется текущий переходный период. Например, Арабская весна и страстная приверженность идее ненасильственных действий были бы необъяснимы в рамках его концептуальной системы. Такие слова, как «глобализация» или «гражданское общество», просто не входят в словарь Хантингтона. С его точки зрения, история связана с изменяющимися государственными отношениями. Государственные образования можно моделировать, абсолютно не принимая во внимание изменение отношений между государством и обществом. Для объяснения конкретных феноменов (например, рост фундаментализма или сила Китая) приводятся такие, по-видимому, случайные события, как рост населения или урбанизация. Однако здесь не ставится вопрос о сути государственного управления, о том, как меняется характер политических институтов, и дается мало объяснений тому, как от сегодняшней неопределенности мир переходит к новому цивилизационному порядку. Предполагается, что способом обеспечения порядка является защита территории цивилизаций, однако это предположение игнорирует сложность форм насилия, которое не считается ни внутренним и ни внешним, ни публичным и ни частным.