Новые крылья

Приехав к В. уже к обеду, обнаружил у него М.А. Я немного дулся и отворачивался. В. Оставил нас вдвоем. М.А. хотел объясниться, но я делал вид, что не понимаю его. В конце концов, он тоже делает вид, что не догадывается, почему я сержусь. А, если уж и правда, ему невдомек, то каким же нужно быть нечутким и бессердечным. Крутить роман с Правосудовым при мне, а после, как ни в чем не бывало, у меня же требовать объяснений. Неслыханно! Невозможно. Я бросил М.А. в столовой и ушел к Вольт. в кабинет. Вольт. посмотрел вопросительно, но ничего не сказал. Я стал отчитываться ему по дневным поручениям. Пришел М.А. и молча сел на диван. Бедный милый Вольтер промямлил что-то про желудочные капли и ушел теперь уж из собственного кабинета. Тут я не удержался и стал высказываться раздраженно в том духе, что не желаю никаких объяснений с человеком, для которого любовь и верность — пустые звуки, который ищет лишь плотских утех. И много еще наговорил подобного. Но Правосудова не упомянул ни разу. Я видел, что на него мои слова действуют ошеломляюще, но удержать себя не мог. Наговорив обидных упреков, я вышел из кабинета. Вольтер курил в гостиной. Я сел на стул и закрыл лицо руками. А.Г. подошел и стал гладить меня по голове мягкой теплой рукой, и говорить слова немного бессмысленные, но утешительные. Потом оказалось, что М.А. ушел, ни с кем не попрощавшись. У меня сжалось сердце. Что же это? Конец? Доброму А.Г. что остается? Только бормотать утешения. Разве имел я право с ним так говорить? Все кончено. Нет! Ничего теперь не исправить.

Таня дома. Рисует.

Мне сделалось так тоскливо и муторно на душе. Не вполне отдавая себе отчет, я оделся и отправился к Ольге. Она как всегда приветливая, ароматная и мягкая. Поила меня коньяком и ласкала. Очень хотелось пожаловаться ей, спросить совета, как быть теперь с М.А. Но я промолчал.

3 апреля 1910 года (суббота)

Утром Ольга не хотела отпускать меня, пока я не выпью с ней кофию. А я торопился скорее домой, успокоить своих. Несвежее белье и нечистая совесть, на душе тяжело. Противно. Дома большого переполоха не было. Но мама, все же, ночью не спала. Таня улыбается, она догадалась, что я остался ночевать у Ольги. Ей кажется, что я должен быть счастлив.

Заезжал в мастерскую к Супунову, проследить, как упаковывают картины. Потом к Окуневу и к Вольт. Будто между прочим, Вольт. сказал, что ему телефонировал М.А., но я ничего не ответил. Как мне быть? Вечером сидел дома. Старался заниматься, но теперь уже мне не до французского, так болит душа.

Кто на кого теперь обиделся?
Я сделал больно или мне?
А только целый день не видеться
В обиде тяжело вдвойне.
Моим поступкам нет названия.
И ваши тоже хороши.
Но разве стало расставание
Лекарством для больной души?
Кто должен попросить прощения?
Кто первым подойдет без слов?
Для сладостного возвращения
Я, право же, на все готов.

Отослать ему свое стихотворение? Оно нехорошо, возможно, но, все же, лучше тяжелых нудных объяснений. И потом, ему всегда приятно было получать от меня стихи, пусть и несовершенные.

4 апреля 1910 года (воскресенье)

В ответ на свое стихотворение получил записку: «Приезжайте ради бога! Как можно скорее. Д». Счастье мое невозможно выразить словами! М.А. встретил меня легко и весело. Не было меж нами никаких объяснений. К чему они? Только всё портят. Целовались, пили чай. М.А. читал мне свои дневники. Теперь я лучше понимаю его.

5 апреля 1910 года (понедельник)

Всё хорошо!

6 апреля 1910 года (вторник)

Те же хлопоты целый день.

Таня принесла записку от Ольги — хочет меня видеть. Пошел. У нее сидели художники и среди них Правосудов. Боже правый! И здесь он. Я с ними ненадолго задержался. Вечером лежа в постели, старательно разбирал французский роман, который дал мне Миша. Бесценный мой учитель! Ни на кого его не променяю.

7 апреля 1910 года (среда)

Начали перевозить картины. Суета, ругань, беспокойство. Вольтер в центре событий, полный, мягкий, единственный невозмутимый. Видел Ольгу, звала к себе. Я обещал. Правосудова тоже видел. Сосредоточен, ни на кого не смотрит, на меня во всяком случае. Ревнует ли он Демианова?