Новые мелодии печальных оркестров (сборник)

– Один американец способен уложить трех французов! – гаркнул Джим трем плотным коренастым горожанам, сидящим за столиком с кружками пива.

Те не обратили на Джима никакого внимания. Он повторил свой вызов:

– Один американец, – он ударил себя в грудь, – способен отдубасить трех паршивых лягушатников – слышите?

Никто не пошевелился. Это разъярило Джима. Он рванулся вперед и ухватился за спинку свободного стула. Через секунду вокруг него собралась небольшая толпа, трое французов что-то взволнованно говорили все разом.

– А ну, давайте-давайте, я не шучу! – свирепо проорал Джим. – Один американец способен превратить трех французов в лепешку!

Перед ним выросли двое в сине-красной форме с кобурой у пояса.

– Слышали, что я сказал? – взревел Джим. – Я герой – и плевать я хотел на всю вашу поганую французскую армию!

Его схватили за руку, но он в приступе слепой ярости выдернул ее и ударил по лицу с черными усами. В ушах у Джима раздался стук, грохот, со всех сторон на него обрушились кулаки, потом пинки, и мир сомкнулся над его головой, подобно волнам.

V

После того как выяснилось местонахождение Джима и в результате личного вмешательства поехавшего туда одного из американских вице-консулов удалось вызволить его из тюрьмы, Милли осознала, что минувшие недели значили для нее очень много. Праздник кончился. И все же – несмотря на то что завтра Джим появится в Париже и возобновится постылая рутина совместной с ним жизни, Милли решила: пусть будет что будет, но поездку в Шато-Тьерри она не отменит. Ей хотелось напоследок урвать хотя бы несколько счастливых часов – чтобы было что вспоминать потом. Наверное, они вернутся в Нью-Йорк: вряд ли Джим может рассчитывать хоть на какую-то работу, если целых две недели просидел во французской тюрьме.

Автобус, как обычно, был заполнен до отказа. Близ городка Шато-Тьерри Билл Дрисколл встал перед своими клиентами с мегафоном и начал рассказывать им о том, как выглядела эта местность пять лет тому назад, когда дивизия, в которой он служил, приблизилась к линии огня.

– В девять часов вечера, – говорил он, – мы выбрались из леса. Это был Западный фронт. Я читал о нем в Америке за три года до того, а теперь вот он тут – рукой до него подать. В темноте картина походила на придвигавшийся к нам лесной пожар: только горела не трава, а вспыхивали огни разрывов. Мы сменили французский полк в окопах глубиной менее трех футов. Почти все мы были чересчур возбуждены и страха не испытывали до тех пор, пока около двух часов ночи ротного старшину у нас на глазах не разорвало шрапнелью на куски. Это заставило нас призадуматься. Через два дня мы переменили дислокацию, и я избежал ранения по одной-единственной причине: дрожал так, что в меня невозможно было прицелиться.

Слушатели расхохотались, а Милли ощутила легкий прилив гордости. Джима ничем нельзя было запугать: об этом она слышала от него самого множество раз. Думал он только об одном: совершить нечто большее, чем то, к чему его обязывал долг. Пока его однополчане укрывались в сравнительно безопасных траншеях, он в одиночку предпринял вылазку на ничейную полосу.

После обеда в городке компания отправилась на поле сражения, превращенное теперь в мирные ровные ряды могил. Милли радовала эта прогулка: чувство покоя, воцарившегося здесь после битв, умиротворяло и ее. Быть может, мрачная полоса когда-нибудь минует и ее жизнь сделается такой же безмятежной, как этот пейзаж. Быть может, Джим станет когда-нибудь другим. Если он сумел однажды проявить такие чудеса храбрости, значит, где-то в глубине его души таится достойное начало, которое побудит его к новым подвигам.

Когда настала пора двинуться в обратный путь, Дрисколл, за весь день едва обменявшийся с Милли парой слов, вдруг отвел ее в сторону и сказал:

– Хочу поговорить с вами в последний раз.

В последний… У Милли ни с того ни с сего больно сжалось сердце. Неужели завтра наступит так скоро?

– Выскажу вам начистоту все, о чем думаю, – продолжал Билл, – только, пожалуйста, не сердитесь. Я люблю вас – и вы это знаете; но то, о чем хочу вам сказать, с этим не связано: причина в том, что я желаю вам счастья.

Милли кивнула. Она боялась расплакаться.

– По-моему, ваш супруг ни на что не годен.

Милли вскинула взгляд на Билла:

– Вы его не знаете! – порывисто воскликнула она. – И не можете о нем судить.

– Я могу судить о нем по тому, как он с вами обошелся. Полагаю, что вся эта послевоенная психическая травма – чистая выдумка. Да и какое значение имеет то, что он совершил пять лет тому назад?

– Для меня имеет, – возразила Милли. Она почувствовала, что начинает злиться. – Этого у него не отнять. Он проявил доблесть.

– Верно, – согласился Дрисколл. – Но другие тоже не трусили.

– Уж вы-то конечно, – съязвила Милли. – Только что объявили, что перепугались до смерти, и все над вами насмешничали. А вот над Джимом никто не потешался: его наградили медалью именно за бесстрашие.

Милли пожалела о том, что у нее вырвались эти слова, но было уже поздно. Услышав ответ Билла Дрисколла, она удивленно подалась к нему.