Вдруг я поняла, что мы вот-вот взлетим, так как машина катилась вперёд и подпрыгивала по земле быстрыми короткими толчками. Любопытно, что на лётном поле было много зайцев, и те, казалось, совсем не пугались, когда она проносилась мимо них. Один удалец даже не сдвинулся с места и умывался со столь небрежным видом, словно хотел показать: "Одним самолётом больше, одним меньше – какая разница? Они в моей жизни совершенно ничего не значат".
Вскоре подпрыгивания прекратились, и, выглянув наружу, я увидела, что мы поднимаемся легко и быстро, с каждой секундой всё выше и выше. Аэродром уже был далеко внизу, а затем остался позади нас, и мы вовсю пролетали над крышами, башнями, шпилями и заводскими трубами Берлина. Мы основательно набрали высоту, и мистер Ницше оказался прав – я едва ли заметила это. А ещё, глядя вниз, я не чувствовала головокружения, что тоже было забавно. Но ужасный шум моторов действовал угнетающе, да и в кабине стало душно, поэтому я включила вентиляционную трубу, и свежий поток воздуха ударил мне прямо в лицо. Это было так же приятно, как получать кислород на операционном столе, и, глубоко вдохнув, я вновь уставилась в иллюминатор.
За прошедшие несколько минут Берлин скрылся из виду и местность уже превратилась в рельефную карту с тёмно-зелёными пятнами лесов, светло-зелёными и жёлтыми лоскутами полей, сверкающими реками, извивавшимися, как бесконечные серебряные змеи, озерцами, похожими на осколки зеркала, а ещё животными и людьми, которые казались распластавшимися и ползавшими на животах.
Я оглядела пассажиров. Беспечная молодая женщина читала журнал и ела конфеты, другая закрыла глаза и, похоже, мирно спала, однако пожилая дама с серым лицом сильно побледнела и выглядела воплощением муки. Большинство мужчин находилось в курилке, и, хотя дверь была закрыта, мне показалось, что я слышу взрывы хохота, которые пробивались даже сквозь рёв моторов.
Прошёл час, и вдруг из ясного неба мы влетели в густую полосу белых облаков.
"Они называются перисто-кучевыми, – услужливо крикнул господин, сидевший через проход от меня. – Они означают хорошую погоду, и мы проходим сквозь них на высоте порядка трёх тысяч футов46
"."Да, но пилотам трудно, они же ничего не видят, – крикнула в ответ девушка, выглядевшая опытной летуньей. – Интересно, что произойдёт, если внезапно появится самолёт, летящий в противоположном направлении?"
Я без труда смогла представить, что произойдёт, и, памятуя об этом новом задорном предположении, стала с тревогой вглядываться в клубившуюся впереди массу. Однако ничего не было видно – только облака под нами, над нами и вокруг нас. Ни земли, ни солнца, хотя его рассеянные лучи делали день до боли ярким. Этот необычный свет резал глаза, а рёв моторов звучал странно приглушённо. И было, как выражаются немцы,
Рядом с самолётом проплыла изящная фигурка, напомнившая мне русалку со струившимися под водой волосами и явно изогнутым рыбьим хвостом. А может, это был и не хвост, а развевавшиеся одежды – кто знает, ведь формы менялись ужасно быстро, неожиданно распадаясь, а затем соединяясь каким-то новым образом. За ней последовали два странных существа, точь-в-точь похожих на тех, которых русские крестьяне грубо лепили из глины и которых я, будучи маленькой, покупала на сельской ярмарке.
Итак, разные фигуры плыли и плыли. Человеческие лица, иногда удивительно красивые, иногда отвратительные, звери, обширные луга, горы, пропасти, вздымавшиеся волны и корабли – почти все необычайно неестественные или искажённые, но в то же время завораживавшие, как в упоительном сновидении, – проплывали мимо нас бесконечной белоснежной и сверкавшей вереницей.
У меня начала болеть голова, и, прикрыв глаза, я включила свежий воздух и глубоко вдохнула. Время, казалось, остановилось, пространства тоже не было – только ровный гул моторов и наш одинокий небольшой салон, который висел в воздухе Бог знает где, словно в вакууме, со всеми своими пятнадцатью пассажирами и двумя пилотами.
Когда я вновь открыла глаза, представление уже завершилось. Странные фигуры и существа больше мимо нас не проплывали, а вместо этого мы были окружены непрозрачными молочными стенами. Не чувствовалось абсолютно никакого движения. Мы, казалось, стояли на месте.