Новые праздники

То есть, как видите, я был мудак. Кроме прочего, я так радовался, что после того, как я был уверен, что Вечная Любовь не приходит дважды, я полюбил всем уебищным сердцем Имярек, и оказалось, что даже эта самая, блядь, Любовь тоже не приходит одна, как и всякая другая беда, что, наверно, подгружал «взрослую» возлюбленную свою чрезмерной своей двадцатитрехлетнею энергетикой. Она вообще энергию не любит, что бы ни говорила. Она любит смерть. И любую жизнь (не свою, разумеется) в жертву ей с маниакальной радостью принесет. Я бы, честно говоря, и не против был, чтобы она мою жизнь в жертву бессмертной себе принесла, но она меня, к сожалению, пожалела, решив, что наверно, мужа достаточно, да и к тому же я маленький и мне (тут в ней очевидно коллективное бессознательное взыграло) ещё жить да жить.

А я ее зачем-то очень сильно и обреченно любил. И даже сейчас не знаю, что я почувствую, если она когда-нибудь, несмотря на мою письменную просьбу, решит все-таки позвонить. Вообще, наверно, мне среди человеков не место. Мужчин я искренне ненавижу, потому что они тупицы, а женщины все подсознательно ненавидят меня, ибо я тоже — только одна из тупиц, что бы я из себя ни выделывал. Я тАк сейчас думаю… И ещё думаю, что лучше бы мне вовсе не думать, а то неизменно прихожу к выводу, что родители мои — выродки безоотвественные.

XXXIV

«…Всегда, блядь, было свойственно Скворцу искать, блядь, Истину и находить той Истины, блядь, жалкое подобье совсем не в этих, блядь, а в тех же маргинальных, еб ты, сферах, в каковых один единственный такой мудила, как Скворец лишь, ее искать всем сердцем, блядь, стремится, поскольку, блядь, никак не может этот скучный населенью поебасик себя уверить в том, что суть вселенной в том, чтоб суть ее никакой пиздюк бы, сколько б не вращал динам-машину и не искал в каких бы тайниках, и не листал бы сколь священные, блядь, книги, нет, блядь, никогда до Тайны тайн не долетит на восковых все тех же тех ещё, блядь, крыльях…»

Александр Сергеевич Пушкин. Из заказного стишка для научно-популярной телепередачи «Очевидное — невероятное, блядь». (В соавторстве с товарищем Капицей.)

Так и в ту отправную зиму, откуда есть пошел невиданный, но предвкушаемый заране деструктивным воображением пиздец. Работа, блядь, изматывала на хуй. То лето знойным выдалось, богатым на любовь до степени такой, что целых двух богинь, блядь, отъебать случилось, одна из коих оказалась завещанной Предвечным для Любви Единственной и Перманентной.

Заебанные ехали с Серегой с метро «Речной вокзал», но искрометность псевдофилософская усталых, сонных глаз не покидала. И наш Сергей Аверченко читал в метро, а служка непокорная Максимку, что на самом деле тезка не его, а Имяреки бывшего супруга, то есть Алексей-Максимыч-Горького читал я, неописуемую что дарило радость.

Оттуда и пошел неукротимый полноводный, блядь, Пиздец. Мне стало думаться, что мир — говно, и нет иного блага, кроме тупой физической работы, и нет иных божественных даров, как свойственную этой работе тупость наделять, блядь, свеченьем творческого ореола, як Прометейка, — всем известный мыслеобраз.

Потом явился мне на службу и Чернышевский и Толстой, и куча, блядь, советских, соцреальных пидаразов, которых всех я оченно люблю, и сделать ничего с любовию своею я не в силах, извините. Хотя, со временем, быть может, вообще всему миру, подобное тому, что Имярек, письмо я отпишу, в котором попрошу я более меня не беспокоить и всю доныне нерастраченную силу иному заебищенскому миру я отдам.

Произведу, блядь, новое вливанье своей ещё им, этим Заебись-МирОм, едва ли, блядь, попробованной крови, полной невероятного потенциала, практически, блядь, наравне со священным содержимым грааля ебаного… Так-то!

И слушали мы с Серегой «Русское радИо», нерадивым ставшее впоследствии, а впрочем всё живет и умирает. И семиотика нас, блядь, губила с каждым днем, откалывая, как геолог, кусочек за кусочком авангард.

Все шло к тому, что ебнется вот-вот. Но мы того уж, впрочем, не боялись, ибо и так уже все ебнулось, чего могло и даже не могло, но ебнулось ещё, блядь, с большим треском. Бояться же вообще уж не в ворота души простых и, блядь, ремонтных, блядь, рабочих. Да будет вам известно! Что будет нам известно? Да то, блядь, что уже известно, просто должен бы я раньше бы сказать «да будет вам известно». Под этим, блядь, «да будет вам известно» я разумею то, что не в характере простых парней рабочих бояться жизни, блядь, и пасовать перед трудом. Мы, блядь, рабочий класс богемных музыкантов за всю хуйню такого понастроим, что «новый наш» ещё, блядь, пуще воссияет и будет царствие папашино — не царствье даже, блядь, а сплошь и рядом вечный ЗАЕБИСЬ!..

Так завещаю я, отъебанный Природой-мамой во все свои немногочисленные мужчинские дырочки, отъебанный, блядь, во все свои разноплановые, но при этом «все моё при мне» головы…

XXXV