Новые праздники

Нельзя сказать, что как-то изменился стиль наших отношений с Элей, но зато я решил, что во что бы то ни встало запишу у нее то, что я не могу не записать, и буду работать на ее студии либо до тех пор, пока не закончу то, что считаю нужным, либо пока она не прогонит меня силой. Так я ввязался в затяжную войну за любовь, блядь, и прочую метафизическую хуйню. Мой крестовый поход начался. Имярек к этому времени уже окончательно пропала, но я говорил себе, что обязан это записать во имя нее, пусть даже она и не услышит этого никогда, а услышит — так никогда не оценит. «Пошло все в пизду!» — сказал я сам себе и сел у Эли в аппаратной забивать в «Alesis» барабаны…

LIII

В декабре девяносто пятого года я жил с любезного позволения Сережи в его комнате в коммунальной квартире где-то в районе метро «Тульская». В принципе, мне там нравилось, но я не мог ночевать там все время, потому что Имярек не знала моего нового телефона, а слыша любой другой, кроме моего, голос в трубке, она имела обыкновение бросать ее, в силу каковых обстоятельств мне не приходилось надеяться на то, что у моих родственников будет хоть какая-то возможность сообщить ей мой новый номер.

В этой охуительной комнате имелся балкон, выходящий прямо на Павелецкую железную дорогу. Само собой, мне оченно нравилось стоять в тапочках на балконном снегу, задумчиво коптить небо сигаретным дымком и смотреть на проезжающие электрички да длинные товарные поезда.

В этой комнате, охуев от того, что благодаря только законченной повести «Достижение цели», написанной в той же «практической» манере, что и «Псевдо», что и данная поебень, я абсолютно перестал понимать, где я, а где мой лирический герой; и ладно бы это (это-то как раз и круто, да и вообще — мой идеал, каковой я всем бы мог посоветовать принять в качестве своего), но я перестал понимать, где произведение, а где жизнь, где реальные, делаемые ногами, обутыми в реальные же зимние сапоги, шаги, а где корявые, до боли напоминающие энцефаллограмму, строчки, спешно фиксируемые на зимнем ветру; я перестал понимать, где начинается один абзац моей жизни, а где кончается следующий; я перестал понимать, где кончаются эмоции, и где начинается Текст, — короче, охуев от всего этого, я сел за восстановление самовыебанной душонки, решив, что наилучшим способом поправить свое психическое здоровье будет сочинение простых эстетских обычно-литературных рассказиков с красивой и несложной формой и яркими эстетскими, опять же, еле заметными фишечками. Так я рассудил и сел писать цикл рассказов «Мирный труд», за который мой бывший одноклассник Алеша Сапожников обозвал меня формалистом и был прав. В этой комнатухе я написал самое правильное свое произведение «Памяти Андерсена», кусочки из которого, кстати, использованы в окончательном варианте девичьей песенки про «город тепла».

А в самом начале очередного нового января мы с Имярек, трогательнее некуда, ласкали друг друга, лежа в моей постели в этой самой не-моей комнате. Это был не тот раз, когда мне позвонила неожиданно деятельная Эля, и когда все происходило в квартире моих родителей, но предыдущий. Я был так счастлив, что опять хотел сдохнуть, чтобы не переживать той неизбежной минуты, когда станет понятно, что на сегодня наши игры закончены. Я не могу! Я был ужасно счастлив. Все получилось в нулину так, как я мечтал, подолгу не умея уснуть в этой же кровати длинными декабрьскими ночами, не зная, кинула ли меня, в данный момент ползающая по мне, Имярек, или же ещё нет. Потом я так же, как и она, начал ползать по ней, хотя, конечно, я специально употребляю такие гаденькие выражения, чтобы немножко уменьшить чувство боли, которою неизменно вызывают во мне воспоминания о подробностях нашего с И. интимогенеза.

Потом я натягивал на нее ее смешные колготки и, охуевая от собственной безответственности, делал ей предложение, на которое, кстати, получил в тот момент вполне решительное согласие. Я был готов на полном серьезе кинуть всю свою творческую хуйню, ограничиться на время одной лишь сраной литературой, и поехать с ней, преодолев все ублюдочные препятствия, в ее ебаную Хермандаландию, раз уж она никак не хочет оставаться в России. Поехать с ней, и заниматься чем угодно, пусть даже делать самое мной ненавистное: учиться в тамошних ебаных университетах и учить этот блядский немецкий язык, а если не сразу все выгорит, то работать каким угодно говном, но лишь бы только быть рядом с этой дурочкой. Но, блядь, почему-то ни хуя не вышло. Я не помню почему. По-моему как всегда не почему. Потому что жизнь — говно…