Новые примечания к «стихам, сделанным из чужих стихов» (К поэтике и эволюции малого панегирического жанра в середине XVIII века)

Трудно солидаризоваться с утверждением С. И. Николаева, что «На преславную победу» — «стихотворение довольно общего содержания», которое «представляет собой набор общих мест и поэтических формул» [Николаев. С. 4, 6]. Панегирическую реплику Ломоносова формирует очень ясный и концептуальный, если не сказать консептистский, смысловой сюжет «усмирения и посрамления гордых» (см. Приложение. I, в особенности стихи 4—6 и 10). Именно вокруг него выстраивается то скопление антитез и парадоксов («ревность храбрая» / «коварна мочь», «бегут, зря прежние трофеи», «о торжестве скорбят»), которое задает здесь характерную смысловую суггестию ломоносовской панегирической поэзии малых форм. Первые два стиха ломоносовского опуса в публикации Николаева воспроизведены, к сожалению, неточно («Европа и весь свет, монархиня, свидетель / Пред Вышним, коль твоя любезна добродетель» [Николаев. С. 4]; ср. Приложение. I, стих 1—2); пунктуация текста, помещенного в «Праздном времени», заставляет думать, что речь идет не о том, что «Европа и весь свет» «свидетели пред Вышним» в добродетельности Елизаветы, но что добродетель пред Вышним императрицы «любезна» (т. е. оценена), чему свидетели (могли убедиться) «Европа и весь свет» (Сумароков несколько упростил эту мысль: у него речь идет не о добродетели религиозной — «пред Вышним», а о добродетели вообще, любезной, впрочем, Вышнему; см. Приложение. II, стих 1—2). Следующие восемь ломоносовских стихов поясняют исходную панегирическую констатацию: оценивший религиозную добродетельность Елизаветы Вышний вложил в ее полки «ревность храбрую» и так сломил «коварну мочь» «гордых сопостат», коих бегство в виду их «прежних трофеев» (знаков былых побед) «сугубит», т. е. делает более явственной и выразительной, господню идею «посрамления» гордых, а «десница» Елизаветы оказывается тем орудием («силою»), посредством коего Господь претворяет свой замысел усмирения гордости.

По всей видимости, Ломоносов читал уже реляцию Салтыкова о победе, появившуюся в №59 «Санктпетербургских ведомостей» от 23 июля, и отталкивался от представленной здесь картины боя: «Неприятель, устремя первую свою атаку на правое наше крыло, повторял оную пять раз всегда свежими людьми, и всегда с большею силою: однакож благословение божие, щастие ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА и храбрость ВАШЕГО войска, толь велики были, что одна первая линия … не только все пять атак мужественно выдержала, но на конец совершенную победу одержала; ибо неприятель не только с места баталии збит, рассыпан и в бегство обращен, но и весьма много артиллерии, штандартов, знамен, и других знаков победы в добычу получено» [СпбВ. 1759. №59. С. 466]. Однако поэтический сюжет ломоносовской надписи состоял в другом. Счастливое для русских начало новой компании семилетней войны (победа при Пальциге значила не только изгнание прусаков из Польши, но и выход армии на стратегическую дорогу на Франкфурт-на-Одере, оставшуюся практически неприкрытой) дает Ломоносову повод для концептуального панегирического «изобретения», опирающегося на пласт библейских аллюзий. Тема «упования на Господа» как залога победы над самонадеянной гордостью противника, позволявшая трактовать в духовном плане распри христианских государей, была канонизирована после Полтавы в панегирической топике еще петровского времени в сюжете победы Давида над Голиафом, что отразилось и в знаменитом полтавском похвальном слове Феофана Прокоповича, и в пьесе московской академии «Божие уничижителей гордых, в гордом Израиля уничижителе чрез смиренна Давида уничиженном Голиафе уничижение», программа которой была издана в 1710 г., в ряде других текстов и, наконец, в «Службе благодарственной … о великой богом дарованной победе над свейским королем…», в 1740‑е годы вновь, после перерыва включенной в состав месячных «Миней» (об истории создания, правки и бытования службы на протяжении первой половины XVIII в. см. [Мартынов]). У Ломоносова аллюзия остается неконкретизированной, но ясно прочитывается на лексическом и смысловом уровне и может быть ассоциирована как с историей исхода из Египта и усмирением гордости фараона, так и с победами избранного народа над филистимлянами. В «Панегирикосе» Феофана и в «Службе благодарственной» фигурируют оба эти «приклада».