Новые русские

— Пришел ты с просьбой или предложением, — настойчиво продолжает Гнилой, — мне насрать. По карману вижу — не пустой. Давай!

Один из дружков протягивает руку в сторону Иголочкина и с слезливой интонацией жалуется:

— Меня вчера трахнуло, чуть не отъехал. Прикинь, подумали бы с передозняка кинулся. Сколько я вчера взял? Кубов одиннадцать. Да? А норма пять. И Гнилой тоже. Четырнадцать кубов прома взял. Полные легкие крови, кровавая пена. Меня не трогали, а его едва откачали. Аля тазы с кровью выносила. Искусственное дыхание делали. Видишь, откачали.

— А где девчонка? — интересуется Лева, пропуская мимо ушей его рассказ.

— На пианино. Я винт привез из Смоленска специально для нее. Там лучший варщик, готовит чисто. У него капустными листами пахнет. Экологически чистый продукт.

— Ну да, — вмешивается другой, сидящий за столом. — Едкий натр, красный фосфор…

Гнилой не сводит глаз с Иголочкина:

— Чаю хочешь? — Тот отрицательно машет головой. — Значит, на разговор пришел? Понадобился я тебе.

— Положим, есть момент, — соглашается Лева.

Гнилой торжествующе поглядывает на приятелей, давая понять, что его взяла. Те вялыми улыбками пытаются выразить ему свою благодарность. Тот, который рассказывал, крутит ладонью перед носом Иголочкина:

— Аля в порядке. Кайфовый раствор. Она прямо на игле поймала приход. Я ей с первого раза всадил в магистральку с ветерком. Ты не переживай. Чаю хочешь?

Иголочкин морщится. Гнилой зло смеется. Прикуривает от бычка новую сигарету. С издевкой смотрит на Иголочкина. Когда-то они дружили. Тогда он даже не пил. Был спортсменом. Чемпионом области по биатлону. Призывались в армию вместе. В одной учебке были. Иголочкин, несмотря на разницу в росте и весе (все-таки был на голову выше), побаивался Гнилого. Он, казалось, был сделан из железа. Быстрый, жесткий, решительный. Слишком длинные руки Гнилого с цепкими широкими пальцами, нависающие на глаза надбровные дуги и заносчиво курносый нос делали его похожим на обезьяну. В этом сравнении не было ничего оскорбительного. Когда он улыбался, что бывало крайне редко, становился человечным, своим, совсем не страшным. У него была потребность в постоянных физических нагрузках. Энергию, прущую из него, обуздать можно было только пудовыми гирями. Рассказывали, к наркоте он пристрастился в Афгане. Но, может, и после. Вновь Гнилой и Иголочкин встретились случайно на московской улице. Гнилой уже сидел на игле. Лев сразу почувствовал, что терять такого человека не следует. Его мощь и сила не убывали с потерей веса от употребления наркотиков. Худой, бледный, с изможденным лицом, он все равно оставался опасным бойцом. Сила в нем не иссякала. Она, как пружина, сжималась под действием наркотиков. Иногда Иголочкин умел направлять эту ураганную энергию с пользой для себя. Во время локальных разборок. Гнилой уважал Леву за то, что тот не лез в его жизнь и не вел душещипательные беседы. На вопрос бывшего друга: «Все торчишь?», Гнилой лаконично отвечал: «Надо же от чего-то умирать». Иголочкин давал ему деньги или «колеса», и они расставались на неопределенный срок. В этот раз Лева подготовился к встрече основательно, и Гнилой это сразу почувствовал. Он кивает головой на приятелей:

— Утомили?

— Есть немного, — соглашается Лев.

— Дай им по дозе. Они с ходу впишутся. Тогда и поговорим. А так, чего зря сидеть, раз чаю не хочешь.

Иголочкин неохотно лезет в карман. Выкладывает на стол пакетик с таблетками. Три пары глаз ослепляют его яркими вспышками. Гнилой командует:

— Фэн, иди промывай машины! — Видя, что тот берет из коробки один шприц, истерично кричит: — Все!

Второй приятель, не дожидаясь команды, подходит к этажерке, уставленной пустыми пузырьками, берет фарфоровую ступку и алюминиевой ложкой начинает толочь «колеса».

— Для меня оставил? — на всякий случай спрашивает Гнилой.

Иголочкин прикрывает глаза в знак подтверждения. Молча они наблюдают за хаотичными приготовлениями. В этот момент с пианино не то слезла, не то упала Аля. Точно слепая, вытянув перед собой руки, она деревянной походкой направляется к выходу. Иголочкин замечает старушечье бескровное лицо и белую пену в уголках потемневших губ. Она натыкается на него. Делает знак рукой, мол, все в порядке. Но, протиснувшись в дверь, вдруг со стоном опускается на колени и начинает блевать. Гнилой никак не реагирует. Из кухни слышится голос Фэна: «Бери тряпку и убирай!» В ответ нечленораздельные звуки.

Иголочкин спокойно, но твердо говорит Гнилому:

— Завтра отправишь ее домой. Я обещал.

— Кто ее держит? — усмехается тот.

— Ты понял? — не повышая голоса, спрашивает Лев.

— Ну выгоню, — пожимает плечами Гнилой. — Через несколько дней на карачках сюда приползет. Она ломку не переносит. Из них я один могу спрыгивать. Перед Рождеством три недели не ширялся. Ничего, водкой отходил. Потом устал. Надоело, — он резко встает и снова берет истеричную ноту:

— Ну вы, Менделеевы, скоро, что ли?