Новые русские

Давая понять, что все абсолютно прояснилось, Гликерия Сергеевна резко поднимается с кресла и, прямо держа спину, зыркает по комнате в поисках недостатков. Подходит к канапе из той же карельской березы, стоящее наискосок от угла комнаты к центру, отбрасывает велюровые подушечки и пробует рукой лежанку — не продавились ли пружины. При этом в который раз сообщает, что канапе начала XIX века и многие знатные люди любили отдохнуть на нем с газетой или книгой в руках. А Иван Модестович после обеда обязательно ложился с папироской в зубах и сочинял музыку. Потом она подходит к пианино. Открывает крышку, проводит по клавишам. «Блютнер» явно расстроен.

— Ты, золото мое, вызови настройщика. Негоже инструменту превращаться в пыльный комод. Его клавиш касались пальцы всех великих музыкантов нашей страны.

— Разумеется, — лениво отвечает Элеонора, готовая выслушивать обычные традиционные претензии бывшей владелицы оставленного антиквариата. Единственная радость: уже поздний вечер и Гликерия Сергеевна скоро уберется к последнему любимому мужу.

Но свекровь перестает осматривать вещи и категорично заявляет о своем намерении остаться ночевать с Элеонорой.

— И не спорь, золото мое. Должна проверить сама. А завтра выведу Таисью на чистую воду. Давно пора поймать ее за язычок. Я с собой взяла ночную рубашку, кремы и сердечные капли. В спальне кровати широкие. Перед войной у Ицика-ювелира покупали. Царство ему небесное, только продал и на следующий день в лагерь загремел. Тогда с ювелирами не церемонились. Вдвоем не будет тесно.

Элеонора в недоумении — радоваться или злиться на старуху. Но противиться не решается. Какая-никакая, а живая душа рядом. Хоть и стерва, но считается матерью Василию. Не верить же Володину, что она ведьма и получила ребеночка от айсора.

Гликерия Сергеевна отправляется в ванную для гостей и быстро переодевается. Выходит в длинной ночной рубашке и кружевном чепчике. Косметику с лица не смыла и кажется Элеоноре престарелой куклой «Барби». «Господи, она все еще женщина», — не без восхищения отмечает про себя Элеонора и предлагает вечерний чай. Но старуха, оказывается, не ест, не пьет после семи и готова немедленно ложиться спать. Элеонора стелет ей крахмальные белые простыни и уходит в свою ванную комнату. Долго стоит под горячим душем, мечтая лишь об одном — коснуться распаренным телом постели и забыться спасительным сном.