Новые страдания юного В.

Когда мне раньше случалось прочесть в какой-нибудь книжке, что кто-то вдруг где-то оказывался и сам не знал, как он туда попал — вроде бы себя не помнил, — я по большей части тут же выключался. Считал, что это совершенная чушь. А в тот вечер я очутился перед своей хибаркой и в самом деле не знал, как туда попал. Будто продремал всю дорогу. Я сразу включил маг. Сначала хотел до рассвета танцевать, но потом, как сумасшедший, набросился на свой распылитель. В тот вечер я был как никогда уверен, что нахожусь на правильном пути. Жаль только, что я на самом деле не взял у Шерли шведский ключ. Об этом, конечно, потом уже и речи не было. А мой ни к черту не годился. Но зато у меня был повод снова заявиться к Шерли, что я и сделал на другой день после обеда. Дитера не было дома. Шерли пыталась присобачить балдахин к одной из своих ламп. А он не держался. Она стояла на стремянке — точно такой же, как у нас на стройке. Старичок Заремба еще на таких твистовал. Я тоже вскарабкался на этого козла, и мы начали вместе прилаживать этот идиотский балдахин. Шерли держала, а я завинчивал. Но вот хотите верьте, хотите нет, парни, — руки у меня дрожали. Не могу завинтить шуруп, и все тут. Оно и понятно: все-таки так близко от меня Шерли еще никогда не была. Но это бы еще ничего. Но она свои прожектора с меня не спускала. Дело дошло до того, что Шерли стала завинчивать, а я держал. Для шурупа это, во всяком случае, был лучший выход. Завинтился наконец. А у нас с Шерли руки затекли. Может, с вами бывало такое — когда целый час руки держишь вверх. Кто потолки белит или гардины вешает, те-то знают. Мы хором застонали, начали массировать друг другу руки — все на стремянке. Потом я стал рассказывать про Зарембу, как он на стремянке чуть не твистовал, во всяком случае разгуливал на ней по комнате, и тут мы ухватили друг друга за руки и тоже поковыляли на стремянке через комнату. Раза три чуть не загремели. Но мы задались целью добраться до двери, не слезая с лестницы, и добрались-таки. Это я ее уговорил. Вот что здорово — Шерли можно было на такие вещи уговорить. Девяносто девять девчонок из ста сразу бы струсили или поверещали-поверещали, а потом все равно бы спрыгнули. А Шерли нет. Когда мы добалансировали до двери, та раскрылась — и на пороге вырос Дитер. Мы сразу прыг-скок. Шерли его спрашивает: «Есть хочешь?»

А я: «Ну, я пойду. Я просто за шведским ключом приходил».

Я вдруг перепугался до смерти, что он на моих глазах обхватит Шерли, а то еще и поцелует и все такое. Не знаю, парни, чем бы все тогда кончилось. Но Дитер об этом даже и не думал. Он со своей папкой — прямым курсом к письменному столу. Или он вообще не целовал Шерли, когда возвращался, или сдержался на этот раз — из-за меня. Мне сразу старичок Вертер в голову пришел, как он своему Вильгельму писал: «Он честен — он ни разу не поцеловал при мне Лотту. Бог награди его».

Мне, правда, непонятно было, при чем тут честность, но все остальное было понятно. В жизни бы никогда не подумал, что этот Вертер станет для меня вдруг таким понятным. А вообще-то он бы и не успел поцеловать Шерли, если бы даже захотел. Она враз испарилась на кухню. Я понимал, что мне надо уходить. Но все-таки остался. Поставил стремянку на место. Пошел слоняться вдоль стенок. Хорошо бы разговор с Дитером затеять, но, хоть убей, ничего в башку не лезет. Вдруг у меня в лапах эта пушка его очутилась. Дитер — ни звука. А Шерли появилась с бутербродиками для него и сразу выпалила: «Мужчины, у меня предложение. Пошли потом на железнодорожную насыпь постреляем, а? Ты давно хотел меня научить».

Дитер буркнул: «Сейчас уже темно, какая там стрельба».

Он был против. Он рвался к столу. Что еще за детские игрушки. И с этой стремянкой тоже. Но Шерли уставила на него свои прожектора и не спускает. Тогда он сдался.