Новые страдания юного В.

Три секунды — и мы были на воде. Я хочу сказать: добирались-то мы наверняка час или около того. Но у меня с Шерли вот уже второй раз так было, когда я просто не знал, как вдруг где-то очутился. Прямо как в кино. Раз — и ты уже в другом месте. Правда, тогда у меня и времени не было во всем разбираться. В этой идиотской моторке оказалось довольно много л. с. Она рванулась, как угорелая, наискосок через Шпрее, а на том берегу, вижу — стена бетонная, завода какого-то. Я еле-еле успел вовремя завернуть. Это вместо того, чтобы просто газ убрать, идиот. Мы бы, конечно, в два счета пошли ко дну, и от моторки бы даже винтика не осталось. Эти моторки ведь срываются сразу, как только заведешь. Ни тебе сцепления, ничего. Я посмотрел на Шерли. Та — ни звука. Представляю, что было со старичком, у которого мы лодку брали. Языка, наверно, лишился. Я только видел, как он стоит там на своих мостках. Уж я не говорю, как Шерли у него эту лодку выклянчивала — тоже была история, скажу я вам. Вы, может, подумаете, что я струсил. Комплексы и все такое. Это нет. Но я все-таки чуть назад не завернул, когда мы к этой молодежной прокатной станции пришли. Сырость кругом, как в потоп. На воде ни одной лодки. Еще бы. Устроили прогулочку — рождество на носу. И шарага вся забаррикадирована. Но Шерли все же разыскала дырку в заборе, дозвонилась до старичка и прямо в лепешку перед ним расшиблась, пока он не выдал нам эту трещотку из своего сарая. Я бы в жизни не поверил, что такое возможно. Старичок, наверно, тоже. Но в тот день Шерли, по-моему, всего могла добиться. Она просто закусила удила. Она любого бы на что угодно уломала.

Когда мы стартовали, она тоже заползла под попону. Дождь все хлестал, как очумелый. Два-три градуса пониже — и гулять бы нам вместо дождя под бураном. Вы, может, уже не помните этот прошлогодний декабрь. В посудине нашей наверняка была слякоть и холодина жуткий, но я ни черта не соображал. Не знаю, понятно ли вам. Шерли обхватила меня сзади рукой, а голову на плечо положила. Я думал, тут же концы отдам. Лодку я, правда, тем временем кое-как обратал. Не знаю, есть ли на воде правила движения. По-моему, кто-то говорил мне, что есть. Но на всей этой занудной бесконечной Шпрее в тот день ни одной лодки, ни одного парохода не болталось. Я рванул шнур до отказа. Нос сразу на дыбы. Лодка-то наша, между прочим, ничего была. Может, этот старичок лодочник сам на ней катался. Я начал выделывать всякие виражи. Главным образом в левую сторону, потому что тогда Шерли здорово так ко мне прижимало. А она ни черта не имела против. Потом она сама начала управлять. Один раз мы на миллиметр от мостового быка проскочили. Шерли — ни звука. Лицо у нее все еще такое же было, как в тот момент, когда она от Дитера пулей вылетела.

До того времени я не знал, что город можно со спины видеть. Берлин со стороны Шпрее — это Берлин со спины. Заводские дворы, склады. Даже интересно.

Сначала я думал, дождь нам всю лодку затопит. Но ничего, обошлось. Зато сами мы промокли до ниточки, несмотря на рогожку. От этого дождя просто было не спастись. Мы так промокли, что нам давно уже было на все наплевать. С таким же успехом мы могли бы искупаться во всех шмотках. Не знаю, бывало ли с вами такое, старики. До того промокнешь, что тебе на все наплевать.

Наконец, сараи по берегам кончились. Пошли дачи, виллы всякие. Потом надо было заворачивать — или налево, или направо. Я, конечно, предпочел налево. Просто надеялся, что мы уж как-нибудь выберемся с этого озера. Я хочу сказать: другим путем. Всю жизнь я терпеть не мог возвращаться тем же путем, каким шел. Это не суеверие и все такое. Нет. Просто не любил, и все. Может, потому, что скука смертельная. По-моему, это у меня был еще один заскок. Вот как с распылителем этим. Когда мы с шиком пронеслись мимо какого-то островка, Шерли заерзала. Стало быть, захотела куда-то. Я ее понимал. Когда дождик, всегда так бывает. Я стал высматривать, где бы пристать к берегу через камыши. На наше счастье, таких мест было полно. Больше их, чем камышей. А дождь все лил как из лоханки. Мы выпрыгнули на берег. Шерли тут же улетучилась. Когда она вернулась, мы опять забрались под попону и скрючились на траве. Мокро, как в луже. И еще дождевые черви кругом. Помню, мне даже смешно как-то стало: на острове — и дождевые черви. Впрочем, вполне возможно, что это был всего лишь полуостров. Я так и не узнал после. Тут Шерли и говорит: «Хочешь, я тебя поцелую?»

Парни! Я чуть концы не отдал. Чувствую — дрожу всем телом. Я прекрасно понимал, что Шерли все еще злится на Дитера, забыть не может. Но я ее все-таки поцеловал. Лицо у нее пахло свежестью, как холст, выбеленный ветром. А рот холодный, как ледышка, — от этого чертова дождя, наверно. И я ее просто больше не отпустил. Она раскрыла прожектора свои, но я ее больше не отпустил. И она на самом деле насквозь промокла, до косточек — и плечи, и ноги, и все.