Новые страхи

Вероятно, вы видели дверь для похищений, может быть, даже стояли рядом с ней, не сознавая грозящей вам опасности. Может быть, вы даже не замечали ее. Вот как это бывает: заходите в лифт, и вот вас уже нет, и нет объяснения, как будто с небольшой дверцей в стенке лифта ничего необычного не случилось. Эта дверца не в тыльной стороне кабины – как, например, в больницах, где большинство лифтов имеют двери с двух противоположных сторон сразу. Дверь для похищений всегда располагается в одной из боковых стенок, что нелогично и даже абсурдно. Эта дверь слишком мала, чтобы через нее мог пройти человек, ее площадь примерно четверть квадратных метра, а ширина около сорока пяти сантиметров. Разумеется, даже если кто-то и захочет пройти через такую дверь, это бессмысленно, не так ли? Единственное, что может быть за этой дверью, – шахта лифта.

И это правда, не так ли?

Разумеется, правда.

Когда я был маленьким, отец прилагал немало усилий, чтобы вырастить меня смелым, но для него «смелость» состояла, главным образом, в том, чтобы не обращать внимания на страх. Мама это не одобряла. Она учила меня доверять своим страхам, исследовать то трепетное, что постигается интуицией. Но даже у мамы были предубеждения. Даже она говорила мне, что мой страх перед дверцей для похищений – глупость и ребячество.

Интересно, что бы она сказала о нем сейчас.

Подозреваю, что она бы просто закричала.

В первый раз я обратил внимание на дверцу для похищений в девять лет, в этом я почти уверен. Это было в 1986 году. Родители взяли меня с собой в Нью-Йорк на парад Мейси по случаю Дня благодарения[50]. Я – единственный ребенок в семье, поэтому меня в детстве очень баловали, и я ценил каждую минуту доставленных мне удовольствий. Вспоминаю те выходные, и множество образов теснится у меня в памяти: люди, стоящие на тротуарах на Таймс-сквер, огромные надувные шары в форме сказочных персонажей висят над головами, марширующие оркестры, платформы на колесах, Санта-Клаус, который машет рукой именно мне, оранжевый платок на маме, румяные от мороза щеки у папы… столько всего. Но яснее всего помню, как второй раз в жизни увидел дверцу для похищений.

Не первый раз, потому что при первом взгляде на нее я испытал лишь любопытство. Но вот второй взгляд вселил в меня ужас на всю жизнь. Мало что может вселить такой ужас в ребенка девяти лет.

Родители всегда винили того коридорного, коренного жителя Нью-Йорка по имени Сирил. В своей красно-черной униформе, жилистый, с седыми усами (ему уже перевалило за шестьдесят), Сирил казался едва ли не частью самого отеля, как если бы вышел прямо из обоев, которыми был оклеен вестибюль, и уходил в них вечером, когда его смена заканчивалась. Вечером Дня благодарения мы вышли поужинать из отеля и потом вернулись – не помню его названия, но теперь это уже не важно, не так ли? Когда мы вернулись после ужина, Сирил стоял с одной из этих тележек на колесиках, нагруженных чьим-то багажом, и мы все вместе ждали лифт. Я заметил дверцу для похищений еще по дороге на ужин, не раньше, хотя с момента вселения мы ездили на этом лифте вверх и вниз раз десять.

Сирил казался мне мудрым. Старым и мудрым, в большей степени частью отеля, чем более молодые сотрудники, работавшие за стойкой регистрации.

– Для чего эта дверца? – спросил я Сирила.

– Скажи еще раз, мальчик. Что ты сказал?

Родители улыбнулись. Так улыбаются мамы и папы, уверенные в развитии своих детей не по годам и в том, что все должны находить их отпрысков очаровательными.

– Маленькая дверца в лифте, сбоку. Куда она ведет?

Сирил не улыбнулся. Важно, чтобы вы это приняли во внимание. Он не улыбнулся, не подмигнул родителям, не пригнулся с хрустом в пораженных артритом суставах, не расправил усы. Он сдвинул брови и взглянул на двери лифта. Над ними менялись обозначения этажей, буквы от L до А.

– Я начал работать в отелях Манхэттена еще студентом, – сказал Сирил. – Тогда еще в лифтах кое-где были лифтеры. Эту дверцу один старик назвал «дверцей для похищений». Сказал, что детей через нее выхватывают прямо во время движения лифта… Иногда и взрослых тоже.

Я уставился на него, затаив дыхание.

– Эй, – сказал папа. – Так нельзя, послушайте. Ему всего девять лет. Дети в этом возрасте легковерны. Скажите, что это выдумка.

Сирил тогда улыбнулся, но его глаза оставались скучными и стеклянистыми, как у куклы, – как будто он хотел что угодно, но только не улыбаться.

– Конечно, это выдумка. Прости, маленький человечек, – сказал он, обращаясь ко мне. – Не хотел тебя напугать. В этих старых отелях много жутких историй – призраки и все такое, – но это всего лишь выдумки. Выдумки.

Теперь он расправил усы и посмотрел в сторону от меня. Я понимал, что он лжет.

– Они когда-нибудь возвращаются? – спросил я.

– Хватит, – сказала мама, но я не понял, обращается она ко мне или к Сирилу.