Новые страхи

Я смотрела предварительные наброски ее серии, посвященной паукам-крестовикам.

– Что у тебя там? – спросил Бен.

Я передала ему блокнот, стараясь придать этому жесту небрежность, как будто его содержание не представляло собой ценности, как будто это еще один обломок, выброшенный на берег бескрайним морем, стараясь скрыть, что я не хотела выпускать его из рук даже на секунду. Эти рисунки были слишком ценны, слишком характерны для Бек.

Я думала о том, каким преступлением было бы выбросить все это, независимо от того, представляют эти работы какую-либо художественную ценность или нет. Имело значение их качество, и хотя я часто сомневалась в нормальности Бек, я никогда не сомневалась в ее таланте.

Думаю, именно тогда – мы просматривали с Беном альбомы для набросков – я впервые призналась себе, что хочу написать о Бек серьезное исследование, что мое личное горе затмевается чем-то более значительным.

– Смотри, – сказала я. – Это можно разложить по коробкам и хранить у меня, если хочешь. У меня в гараже места много. Он не используется.

– Ты не передумаешь? – спросил он необычайно тонким голосом. – У меня бы такой камень с души свалился, ты себе даже представить не можешь. Роуз… ну, она не очень хочет хранить вещи Бек у нас. Говорит, нет места, что она на самом деле…

– Отлично. Честно.

Примерно в половине седьмого мы снова пошли в бар. Сидели за тем же столиком, заказали то же самое, хотя в остальных отношениях этот второй вечер, проведенный вместе, от первого отличался сильно. Как будто разбор вещей Бек отпер в нас обоих какие-то замки, позволив наконец как следует говорить друг с другом – обмениваться воспоминаниями, признаваться в сокровенном – так, как до сих пор казалось невозможным. По мере того как время шло, а мы все сильнее сближались, я не могла не думать о близости – дружеской, товарищеской, – которая могла бы возникнуть между мной и Беном, если бы Бек была уравновешенной и здоровой, если бы была таким человеком, который проводит время со своей семьей, как все нормальные люди.

Сразу после закрытия бара мы вернулись в дом. Я понимала, что дело идет к сексу, я знала это всю дорогу от бара, потому что к тому времени мы почти совсем перестали разговаривать, хотя каждый чувствовал прочную связь с другим. Вовсе не намереваясь, мы совершенно зациклились друг на друге, по крайней мере временно. Бывает.

Мы сразу пошли наверх.

– Не там, – сказала я, имея в виду комнату Бек. Как я ни была возбуждена, такая идея приводила меня в ужас. Легли в моей комнате, предназначавшейся для гостей. Шторы оставались открытыми, но это не имело значения: свет не включали. Я смотрела, как Бен раздевается в свете уличного фонаря, и думала, что ситуация должна казаться незаконченной, только она такой не казалась. Я не думала о Бене в этом плане годами – десятилетиями. Сама идея, что я все это время связывала с ним какие-то фантазии, была настолько далека от истины, что просто смешна.

Просто мы оказались людьми, которые захотели одного и того же в одно и то же время и решили как можно лучше воспользоваться представившейся возможностью. У меня не было секса полтора года, со времени кратковременной и неблагоразумной интрижки с одним аспирантом. Судя по тому, как Бен вцепился в руль и повел, с Роуз у него по этой части в последнее время тоже было негусто – вернее, у нее с ним.

Потом осложнений не было. Мы не только оба знали расклад, но оба оказались достаточно взрослыми и благоразумными, чтобы обсуждение нам не требовалось. Говорили о Бек, то есть говорили без обиняков. О безумных вещах, которые она творила в детстве. О том, какой чудаковатой она была в университете. О том, что Бен никогда не ладил с Марко, о том, как угнетала меня моя неспособность примириться с ее болезнью и к чему это привело.

Чем больше мы говорили, тем яснее я понимала, что мы оба обходим тему Дженни.

«Если не спросить его сейчас, значит, не спросить никогда», – подумала я и рассказала Бену историю, услышанную от Бек вскоре после нашего знакомства, о том, что все женщины в их семье – отчасти пауки.

– Что это за история о Бек и пауках? – спросила я. – Неужели ваша мать действительно что-то такое говорила десятилетней девочке?

Бен вздохнул.

– Ты ведь не настолько хорошо знала маму, верно?

– Мы познакомились на твоей свадьбе. Потом я видела ее на дне рождения Бек, ей тогда исполнился двадцать один год.

– Боже мой. – Он откинулся на подушки. – Это как будто другой мир, как в старых многосерийных фильмах. Понимаешь, что я имею в виду?

– Конечно. Для меня это то же самое.

Когда прошлое должным образом превращается в прошлое и делается для нас недоступным, но уступает лишь настойчивым усилиям памяти? Это, я полагаю, зависит от того, насколько сильно оно нас изменило.

– Знаешь, кажется, я был у мамы любимчиком. Мне это не нравилось. Во многих отношениях она была очень сурова с Бек. Они были так похожи, хотя, наверно, ни одна бы это не признала.

– Думаешь, ты больше похож на отца?

Он кивнул.

– Мы с ним тоже не настолько близки, по крайней мере сейчас. Вероятно, мы оба чувствуем свою вину.

– Вину за что?