Новые страхи

– Не помню, когда последний раз так рано выходила из дому. То есть действительно надолго, а не бежала на поезд или еще куда-нибудь.

Он поднял взгляд от своей тарелки.

– Мы с Бек постоянно удирали в детстве. Мама с ума сходила – ей казалось, что мы слишком устаем, чтобы сосредоточиться на школьных занятиях, – но нас это не останавливало. Смотрели, как молочный туман стелется, но только и всего. Казалось, нам принадлежит весь мир.

Просто удивительно, как правильно выбранное слово упорядочивает, казалось бы, полный хаос. Как только мы решили, что архив Бек будет храниться у меня, задача по наведению порядка в доме значительно упростилась. Я сказала Бену, что если он займется одеждой, мебелью и другими пожитками Бек, то я разберусь с остальным. Все законченные произведения можно отправить прямо в галерею Бек для оценки и каталогизации. Блокноты, альбомы и дневники будут храниться у меня. Я позвонила в компанию в Бидефорде, занимавшуюся грузоперевозками, заказала ящики и договорилась о машине.

Спросила Бена, раскошелится ли он на профессиональную уборку дома после того, как мы закончим. Мне сначала показалось, что такая идея не привела его в восторг, но потом он согласился. За дом было заплачено на пять месяцев вперед, но Бен уже решил, что отдавать его в субаренду не станет.

– Пересдав, ты, по крайней мере, вернешь деньги, выплаченные Бек за дом, – сказала я. – Кроме того, мы сможем уехать отсюда, как только закончим с упаковкой вещей. Ключи можно будет оставить у агента по аренде недвижимости.

Бену хотелось поскорее уехать из Хартленда, и кто бы мог его в этом винить. Пока я осторожно перемещалась по студии Бек, раскладывая бумаги стопками и запихивая мусор в пластиковые пакеты, я подумала, не снять ли этот дом мне самой, хотя бы на лето, хотя бы просто для того, чтобы посмотреть, каково мне здесь живется. Я бы прямо на месте привела в должный порядок архив Бек, наметила бы контуры будущей монографии.

Эту мысль я сразу отбросила.

Часам к десяти появилась Габи. Было неловко видеть ее во плоти. Она казалась здесь неуместной, персонажем из романа. Ее роль в моей жизни, думала я, уже сыграна до конца. Я мрачно посмотрела, как она, раскрасневшаяся, с растрепанными ветром волосами, пристегнула велосипед цепочкой к фонарному столбу и прошла по тропинке к дому.

«До чего неприятен нам вид человека в определенную пору жизни», – подумала я.

– Я ненадолго, – сказала она. – Вижу, вы заняты. Но я хотела принести вам мои соболезнования. И отдать вот это. – Она протянула мне что-то – конверт, пакет? Я, не думая, схватила его. – Она просила передать это вам, чтобы я отдала лично в руки. Я не открывала, – сказала она. – Это было за три дня до смерти.

Коричневый конверт с бумагами формата А4.

– Не выпьете ли чашечку чаю? – Я не могла не предложить.

Она покачала головой:

– Я лучше поеду. Но спасибо вам.

– Спасибо вам, – сказала я. – Спасибо за все.

Мы посмотрели друг на друга. Я чувствовала себя испорченной, неспособной и обидно неадекватной. Эта женщина держала мою подругу за руку, когда та умирала.

Мы, Габи и я, больше не увидим друг друга, и я была этому рада.

После ее ухода я заварила себе чай и вернулась в студию. Бен уехал в Бидефорд за продуктами. Яркий мартовский свет струился в световой люк в крыше и растекался тонкой пленкой по бетонному полу. Я поставила кружку с чаем на скамью, надорвала конверт, запустила в него пальцы и попробовала отклеить клапан, не порвав его, и удивилась своей осторожности. Это был всего лишь конверт.

Внутри были письма, отправленные из Германии. Почерк я не узнала, но угадала, что он принадлежал Мите Бомберг. Целлофановая папка с четырьмя рисунками. Дневник 1980 года, первый курс в колледже. Сложенный вдвое лист бумаги с моим именем, написанным снаружи заглавными буквами с не совсем одинаковым наклоном.

Даты не было, но, судя по почерку Бек, написано в последние три месяца.

Изабель,

почти пора, и теперь я уже не против, я хочу этого. Я уже более не в твоем мире, и я думала, это будет страшно, но нет, это легко.

Я все помню.

Она подписала эту записку паукообразной буквой «Х», так обычно в конце письма обозначают слово «целую», либо она имела в виду, что ее имя уже не имеет значения.

В дневнике я прочла:

Ходила пить кофе с Изабель Хэмптон. Она, как и я, читает историю искусств, но, в отличие от большинства других, по-видимому, действительно интересуется живописью. У нее есть замечательные книжки и родимое пятно на лице в форме младенческой ладони, метка нормальной психики. Меня тянет нарисовать ее, но я не смею попросить об этом. Она много сквернословит. Рядом с нею чувствую себя менее ненормальной.