Новые центурионы

Собака, надрывавшаяся за двое ворот от него, больше не лаяла, но та, что в соседнем дворе, так рычала и тявкала, словно сам он тряс ее за натянутую цепь. В окнах стали просыпаться огни, Серж ждал. Когда, легко перепрыгнув дощатый забор, перед ним с кошачьей грацией возникла чья-то фигура, Серж вытащил револьвер. Четкий силуэт на дороге на фоне выбеленного спаренного гаража смотрелся все равно как картонный человечек на стрельбище; внезапно Сержа осенило: этот человечек – юноша (в том не было сомнений), а значит, ни при каких обстоятельствах не может быть застрелен полицейским, кроме как в случае самообороны. Но он решил, решил совершенно спокойно: этот больше не будет стрелять в Сержа Дурана – и взвел курок револьвера, прицелившись в темную фигуру в двенадцати футах от него. Спустя мгновение она застыла в испуге в кольце мощного луча фонаря в пять батарей. Подушкой указательного пальца правой руки Серж уже нащупал спусковой крючок и даже надавил на него так, что хватило бы поднять гирю весом в один фунт, и револьвер уже метил мальчишке в живот, и, если б выстрелил, тот никогда б не узнал, что это такое – микрон человеческой плоти над негнущейся косточкой пальца, но револьвер не выстрелил, а парень так и не узнал про этот микрон, что перевесил целый фунт ненависти на весах его жизни.

– Замри, – выдохнул Серж, следя за руками мальчишки и говоря себе: пусть только двинутся, пусть только двинутся самую малость...

– Нет-нет, не нужно, – сказал мальчишка, стоя как завороженный под бьющим в глаза лучом и вывернув на сторону ступню, словно на неудачном кадре рапида. – Ох, да нет же, – повторил он.

Серж, по-утиному перебирая ногами, крадучись, продвигался вперед, держа перед собой – как часть, как продолжение себя – револьвер. И тут он понял, с какой чудовищной силой давит на курок, и удивился – как удивлялся потом всегда – тому, что револьвер не выстрелил.

– Только шевельнись, – прошептал Серж, обходя кругом трясущегося мелкой дрожью мальчишку. Приблизившись к нему со спины, он сунул фонарик под мышку и легкими шлепками ощупал парня в поисках пистолета, того самого, что плевал в него оранжевым пламенем.

– Я безоружный, – сказал мальчишка.

– Заткнись, – процедил Серж сквозь стиснутые зубы, но пистолета не нашел, и в желудке немного отпустило, а дыхание сделалось ровнее.

Он нацепил на мальчишку наручники, перехватив тому запястья за спиной, и потуже затянул железные зажимы, заставив его сморщиться от боли. Спустил с боевого взвода револьвер и сунул его в кобуру, рука при этом тряслась настолько сильно, что на какую-то секунду он, испугавшись, что соскочил курок, чуть было не решил, что револьвер по-прежнему заряжен.

– Пошли, – сказал он наконец, подтолкнув мальчишку вперед.

Когда они добрались до улицы, Серж увидел несколько человек на крыльцах домов. Навстречу друг другу, сверкая фарами, медленно плыли две полицейские машины. Сомневаться в том, кого они ищут, не приходилось.

Серж вытолкал мальчишку на улицу. Когда по ним полоснул луч первой фары, дежурка прибавила скорости и дернулась к автобусной остановке перед ними.

Сидевший за пассажира Рубен Гонсалвес обежал вокруг машины и распахнул ближнюю к ним дверцу.

– Этот в тебя стрелял? – спросил он.

– А ты докажи, puto <сволочь (исп.)>, – сказал мальчишка. Теперь, в присутствии других полицейских и трех-четырех наблюдателей, застывших на порогах своих домов, он ухмылялся, слушая вой и лай возмущенных сиреной и не унимавшихся собак со всей округи.

Серж схватил мальчишку за шею, пригнул ему голову и запихнул его на заднее сиденье, потом взобрался туда сам и прижал мальчишку к правому борту машины.

– У-у, какой крутой заделался, рядом ведь дружки появились... Скажешь, не крутой? А, pinchi jura <проклятый полицейский (исп.)> – заговорил мальчишка, и Серж покрепче сдавил железные зажимы. Тот всхлипнул:

– Ах ты, грязный легавый пес, мать твою!..

– Заткни свою глотку, – ответил Серж.

– Chinga tu madre! <...твою мать! (исп.)> – сказал мальчишка.

– Уж лучше б я тебя пристрелил.

– Tu madre!

Тут до Сержа дошло, что пальцы его мнут твердую прорезиненную рукоять «смит-вессона». Он нажал на предохранитель и вспомнил чувство, охватившее его, когда он поймал мальчишку на прицел, эту черную тень, едва не прикончившую его самого в двадцать четыре года, когда еще вся жизнь была впереди, но могла быть перечеркнута по причинам, недоступным ни для его понимания, ни для понимания этого щенка. Он и не подозревал, что способен на ярость, от которой его самого брала оторопь. Но быть убитым... Какая нелепица!

– Tu madre, – повторил мальчишка, и Сержа вновь охватило бешенство.

По-испански все звучит иначе, подумал он. Куда непристойнее, так что и слышать невыносимо, и как только у этого вшивого животного хватает смелости вот так мерзко сквернословить. – Что, гринго, тебе не по вкусу? – спросил мальчишка, обнажив в темноте свои белые зубы. – Немного волокешь по-испански, а? И тебе не по душе, когда я говорю о твоей матуш...