Новые центурионы

Билкинс пыхтел трубкой и выпускал серые клубы дыма, блуждая бездонными глазами по комнате. Казалось, он был удовлетворен тем, что у всех здесь хорошее настроение; по своему опыту Рой знал: Билкинс ни за что не отправит их на утреннее дежурство, пока не рассмешит или не заставит взбодриться как-то иначе. Однажды Рой подслушал, как лейтенант внушал молодому сержанту, что нет, мол, такого человека, которого следовало бы муштровать на военный манер перед тем, как отправить дежурить на улицу с полуночи до девяти утра. Такого человека нет и быть не может. Только вот, размышлял Рой, не слишком ли мягок Билкинс: его дежурства отнюдь не отличались высоким процентом арестов, или врученных повесток в суд, или чего-нибудь в том же духе, разве что славились всеобщим прекрасным настроением – более чем сомнительное преимущество на полицейской службе.

Полицейская работа – дело серьезное, рассуждал Рой. А клоунам самое место в цирке.

– Сядешь за руль или будешь «учетчиком»? – спросил Лайт, когда с перекличкой было покончено, и Рой догадался, что напарник предпочитает вести машину: прошлой ночью он уже сидел за баранкой, а значит, отлично знал, что нынче очередь Роя. Но коли спросил, выходит, надеялся, что тот ее уступит. К тому же Лайт испытывал определенную неловкость оттого, что Рой не в пример ему умел безукоризненно составить любой рапорт, так что в его присутствии для Лайта было сущим наказанием следить за вахтенным журналом и сочинять донесения, а именно это входило в обязанности «пассажира».

– Если хочешь шоферить, я займусь писаниной, – ответил Рой.

– Поступай, как тебе по душе, – сказал Лайт, зажав меж зубов сигарету.

Рой часто думал о том, что чернее негра он, пожалуй, никогда не видал.

Такой черный, что не понять, где кончается шевелюра и начинается щека.

– Ты же хочешь сесть за руль, ведь так?

– Я – как ты.

– Так хочешь или нет?

– Ладно уж, я поведу, – ответил Лайт, а Рой в раздражении подумал: вот и началась ночка. Если есть в человеке изъян, какого черта он в том не признается, будто можно от него избавиться беготней от правды! Он надеялся, что своей прямотой и откровенностью помог Лайту распознать хотя бы некоторые из «приемов самозащиты», которыми тот так часто пользовался.

Этот юноша стал бы куда счастливее, если б знал себя чуть лучше, думал Рой. Несмотря на то что Лайту было двадцать пять, на два года больше, чем Рою, тот привык считать его за младшего. Наверно, все дело в том, что я учился в колледже, подумал он, потому и повзрослел раньше многих других.

Идя через стоянку к дежурной машине, Рой заметил, как перед участком, на зеленом газоне, остановился новенький «бьюик». Из него выпорхнула молоденькая женщина с роскошным бюстом и заспешила прямо в участок.

Подружка какого-нибудь полицейского, подумал он. Была она не особенно хороша, но в этих краях любая белая девушка способна привлечь внимание, а потому сразу несколько полицейских повернули головы, чтобы получше ее рассмотреть. Внезапно Рой ощутил страстную тоску по свободе, по беззаботным вольностям первых студенческих лет, когда он еще не был знаком с Дороти. И с чего это он вбил себе в башку, что они подходят друг другу?

Кто такая Дороти? Секретарша в страховой конторе, тогда еще вчерашняя ученица, с грехом пополам получившая диплом лишь после того, как великодушный директор школы отменил занятия по математике. Рой знал ее с незапамятных времен, и знал слишком хорошо. Детская любовь – это чушь, пригодная разве что для слащавых журналов со сказками о кинозвездах.

Романтическая чепуха, с горечью подумал он, на смену которой с тех самых пор, как Дороти забеременела Бекки, пришли перебранки, страдания да муки.

Но Боже, до чего он любил Бекки! Льняными волосами и голубизной глаз она пошла в него, своего отца. И была удивительно, не правдоподобно смышлена.

Даже их детский врач признал: необыкновенный ребенок. В этой ее поразительной понятливости, в самом ее зачатии чувствовалась какая-то насмешка, окончательно утвердившая его в мысли, что женитьба на Дороти, женитьба в столь юном возрасте, когда жизнь еще обещала так много прекрасных открытий, была ошибкой...

И все же – у него была Бекки, чуть ли не с самого своего появления на свет доказавшая ему, что есть иная жизнь, ни на что не похожая, неповторимая в своей наполненности до краев переживаниями, которые, как он себе признался, только и могут быть любовью. Впервые в жизни он любил без всяких сомнений и без причины, и, когда держал на руках свою дочь и видел в ее глазах – весенних фиалках на чистой воде – свое отражение, ему казалось, он никогда не сможет уйти от Дороти, потому что не сможет покинуть это нежное, боготворимое им создание. Да и чем измерить то ощущение блаженного покоя, которое приходило всегда и мгновенно, стоило ей прижаться крошечной белой щекой к его собственной?