Новые центурионы

– А вот что он говорил о возмездии: «Мы отнюдь не желаем наказывать правонарушителей и отправлять их в колонии и тюрьмы, мы только хотим изолировать от них себя, если модель их поведения становится настолько отличной от общепринятой, что неизбежно влечет за собой кровь и страдания». Когда он это говорил, он был немного под мухой. Обычно Кильвинский выражался куда проще.

– Ты был знаком с ним?

– Я у него учился. Еще он говорил: «Мне плевать, пусть любая ослиная задница хоть до конца своих дней скребет бабенок да жрет наркотики, но только пусть при этом безвылазно гниет в притоне». По правде, когда речь заходила о реформах в тюрьме, Кильвинский перелибералил бы самого лютого либерала. Он считал, что тюрьмы должны быть очень даже милыми местечками.

Считал, что глупо, бесполезно и жестоко пытаться карать или перевоспитывать «людей с характером», как он их называл. Здорово это у него получалось – рассуждать про то, насколько выгодны для общества изобретенные им пенитенциарные учреждения, сплошная экономия на деньгах и горе. Прямо завораживал.

– Три-А-Тринадцать, Три-А-Тринадцать, – позвал оператор. – Ищите мужчину, семейная ссора, южная Хобарт-стрит, двадцать шесть, тридцать пять.

– Эх, приятно поболтать тихим вечерком, – сказал Гус, – да долг зовет.

Пока Крейг говорил в микрофон, Гус свернул сперва на север, а потом поспешил на восток, к Хобарт-стрит.

– Хорошо бы иметь такого вот Кильвинского своим профессором, – сказал Крейг. – Думаю, он бы мне понравился.

– Да, тебе бы он понравился, – сказал Гус.

Выходя из машины, Гус вдруг осознал, до чего непривычна эта ночная тишина для четверга. Мгновенье он прислушивался, но улица, заставленная с двух сторон одноэтажными частными домишками, была совершенно безмолвна.

Как правило, дел по четвергам, в преддверии выходных, было хоть отбавляй, однако, догадался он, пособия по безработице получат здесь лишь через несколько дней, а так в этот четверг безденежье сделало людей кроткими.

– Если не ошибаюсь, это вон там, сзади, – сказал Крейг, освещая фонариком розовый фасад оштукатуренного здания. Гус разглядел освещенное крыльцо и последовал за напарником по тропинке к дому в глубине, из тени которого им навстречу выступил негр с бейсбольной битой в руке и без рубашки; в ту же секунду Гус отстегнул застежку на кобуре и, выхватив револьвер, инстинктивно припал к земле – прежде чем сам понял, зачем он это делает. Человек отшвырнул биту в сторону.

– Не стреляйте. Это я звонил. Говорю вам, то был я. Не стреляйте.

– Боже ты мой, – произнес Гус, наблюдая за тем, как негра, стоило ему замахать высоко поднятыми ручищами, качнуло влево.

– Когда, парень, вот так прыгают с палкой наперевес, обычно без труда допрыгивают до собственной могилы, – сказал Крейг, застегивая кобуру.

Гусу, чтобы убрать револьвер, пришлось задействовать обе трясущихся руки, вдобавок он не мог произнести ни слова, не осмеливался раскрыть рот, боясь выдать Крейгу – боясь выдать всему свету – свой беспричинный страх.

Было унизительно видеть Крейга всего лишь удивленным, толком даже не напуганным, видеть, как он уже допрашивает пьяного негра, видеть в тот самый момент, когда кровь бешено колотится в ушах и ты не можешь вникнуть в суть их разговора, не можешь до того мгновения, пока негр не произносит:

– Я огрел недоноска битой. Там он и валяется. Кажись, я до смерти его убил и хочу заплатить за все сполна.

– Показывай, – скомандовал Крейг, и Гус двинулся за ними к коттеджу, выкрашенному, как и фасад дома, в розовый цвет, только вот каркас не оштукатурен.

Гус глубоко вдохнул воздух и попытался успокоить трепещущее сердце. На заднем дворе они обнаружили долговязого негра, лежавшего лицом вниз, мягко постанывавшего и молотившего по земле костлявым кулаком. Голова его походила на окровавленное ядро.

– Выходит, и не убил, – сказал пьяный. – А был уверен, что насмерть кокнул.

– Можешь подняться? – спросил Крейг, явно успевший уже привыкнуть к виду крови и понять, что для большинства людей сильная потеря ее от нанесенных ран отнюдь не означает, что они не могут вполне прилично владеть собой, если, конечно, раны эти не входят в категорию серьезных.

– Болит, – сказал лежачий и перекатился на локоть. Гус увидел, что пьян он не меньше первого, о том же свидетельствовала и глупая ухмылка, которой одарил он полицейских, прежде чем сказать:

– Отправьте-ка меня в больницу, и пусть меня там подошьют, начальник. Чего канителиться!

– "Скорую" вызвать? – спросил Крейг.

– Вообще-то необязательно, – сказал Гус, и голос его не дрогнул, – но, пожалуй что, и не помешает. Иначе он окровенит нам всю машину.

– Я, начальник, ни на каких там заботах не настаиваю, – сказал раненый.

– Хочу самую малость – чтоб меня подшили.