Новые записки Хендрика Груна из амстердамской богадельни

– Будь краток и отпусти пару шуток, желательно соленых, – посоветовал он.

СУББОТА 7 ноября

Это было достойное прощание. Звучит банально, но я не могу предложить более подходящего эпитета. Мой друг, который всегда так умело демонстрировал свою грубую оболочку, все же на миг обнажил перед людьми свою нежную душу. Если учесть, что ему было 87 лет, то можно считать, что на его похоронах было полно народу. Многие жильцы искренне горевали. Кое-кого я подозреваю в злорадстве по поводу его смерти. Был кое-кто из персонала, в том числе, к моему изумлению, госпожа Стелваген. Хотя она здесь уже не работает, она попросила у Яна разрешения сказать несколько слов от имени социальной службы и выступила с краткой, но выразительной речью. Она назвала Эверта самым симпатичным строптивцем в своей карьере. Все-таки бьется живое сердце под этим серым костюмом. Эверт не устоял бы против такого комплимента.

Ян и Граме говорили трогательно и остроумно, и, думаю, я тоже.

Эверт позаботился о замечательном музыкальном оформлении: Hurt (“Боль”) Джонни Кэша, “Когда ко мне явится смерть” Зьефа Ванёйтсела и “Вороны” Андре Мануэля. Великолепная подборка. Я и не знал, что могу пролить еще столько слез.

В заключение Ян сказал:

– Отец просил передать вам, что свой могильный посошок он предпочел бы опрокинуть в одиночестве. Это его точные слова. Так что давайте простимся с ним здесь. Я думаю, нам тоже не помешает немного выпить. Отметим прощание чашкой кофе по-ирландски и куском самого вкусного торта, который его друзья, Риа и Антуан, испекли в своей жизни. И пусть каждый расскажет свою самую интересную историю об Эверте.

Так мы и сделали.

ВОСКРЕСЕНЬЕ 8 ноября

Обсуждали сообщение о том, что в небе над Египтом взорвался русский самолет.

– Если бы я сейчас вздумал путешествовать, – заметил Герт, – я бы слетал именно в Шарм-эль-Шейх. Вполне безопасно, совсем недорого и немноголюдно.

Игиловская[36] бомба занимает умы здешних обитателей. Насколько мне известно, дом престарелых еще никогда в истории не был целью террористов, но как знать… Некоторые жильцы полагают, что как раз потому, что никто никогда не покушался на богадельни, вероятность теракта только возрастает.

Последние несколько лет, четыре-пять раз в неделю, часа в четыре я заходил к Эверту. Сначала для проформы я всегда выпивал чашку чая, а уж потом кое-что покрепче. Эверт, не теряя времени на чай, сразу переходил к выпивке. Часов в шесть мы спускались в столовую на ужин. Это были два часа дружества (красивое старомодное слово, подходящее старикам вроде нас). Я думал, что теперь, когда его нет, мне будет трудно заполнить послеобеденные часы, но друзья из СНОНЕМа хорошо заботятся обо мне. И, кстати, о Леонии – сдержанной, сильной женщине, которая ненавязчиво и, казалось, небрежно столько делала для Эверта. Вчера ближе к вечеру она заглянула ко мне. Вошла и остановилась посреди комнаты.

– Обнимешь меня, Хендрик?

И тихо, беззвучно разрыдалась.

Через несколько минут она достала носовой платок.

– Спасибо тебе. Нужно было выплакаться. Пойдем на гороховый суп к Рии и Антуану?

Мы получили приглашения от друзей на две недели. И с благодарностью воспользуемся ими, чтобы отвлечься.

ПОНЕДЕЛЬНИК 9 ноября

Единственный иностранец среди наших жильцов – турок, господин Мехмед Окжегульджик.

– Можно я буду называть вас Окки? Остальное не могу запомнить, – сказала госпожа Ван Димен, как только он появился.

Господин Окжегульджик ответил, что без проблем, и с тех пор ведет жизнь под именем господина Окки. Он хороший мужик, склонный к самоиронии. Публично и торжественно объявил, что не является террористом, хоть он и турок. Я верю ему на слово, но кое-кто все еще немного сомневается.

– Мало ли что он говорит, с мусульманами нужно держать ухо востро, – заявил господин Пот, к сожалению, уже позабывший о своем намерении никогда больше не посещать гостиную. Видимо, у себя в комнате ему было слишком спокойно.

– Господин Окки никакой не мусульманин, а русский православный, – возразила Риа.

По мнению Пота, это примерно одно и то же.

Господин Окки иногда подсаживается к столу, где сидят, в основном, члены СНОНЕМа. Вчера, в разговоре по душам, я рассказал ему, какой утратой стала для меня смерть Эверта. Окки за короткое время потерял жену и дочь. Двое его сыновей вернулись в Турцию, в Стамбул, но у него самого нет желания возвращаться в свою деревню в Анатолии, а в Стамбуле для него слишком многолюдно.

– Мне здесь хорошо. Приличные люди, и никаких забот. Я через день звоню кому-нибудь из сыновей. Говорю с ними чаще, чем когда они жили в Нидерландах.

Более тридцати лет Окки проработал сварщиком на судостроительном заводе, здесь, в Амстердаме. После выхода на пенсию остался жить в Амстердаме с женой и дочерью.

Два года назад он овдовел. Дочь взяла на себя заботу об отце, но через полгода и она умерла. Он несколько лет стоял на очереди в дом престарелых, и вот ему повезло. Он успел получить здесь комнату, прежде чем вошли в силу ужесточенные правила приема.

– И никто меня отсюда не угонит, – сказал он.

– Не прогонит, – рассмеялся я.