Новый Афонский патерик. Том I. Жизнеописания

Когда в Дохиаре на старца возложили послушание лесника, он собственноручно расчищал тропинки к соседним монастырям и в Кариес.

Этот «неотёсанный» деревенский человек, погонщик волов и мулов, имел духовное благородство и чуткость. Никто никогда не видел старца в гневе. Со всеми монахами он был дружелюбен и мягок, ни с кем не ссорился и другим советовал не ссориться: «Если у вас возникают какие-то недоразумения, то не тяните, но тут же миритесь – кладите друг перед другом поклон». Старец избегал празднословия и осуждения, был человеком молчаливым и немногословным – говорил очень и очень мало. У него не было дара слова, но своим примером он учил лучше, чем словом. Всё, что старец говорил, происходило из его опыта, и потому слово его имело вес. Он всегда хотел оставаться незаметным, стремился «идти по обочине». Старец настолько привык к безмолвию, что в новые времена, когда по Святой Горе проложили автомобильные дороги, он, слыша приближающийся автомобиль, немедленно скрывался в лесной чаще.

По по отношению к себе самому старец Евдоким был жёстким. Он не заботился о своём внешнем виде, выглядел небрежным: его монашеские одежды были ветхие и грязные. Борода старца была густой, лицо обуглено солнцем и изъедено морщинами. Его волосы были седые с желтизной, редкие, торчащие клочками. Они были не расчёсаны и не связаны в пучок. Однако старец сиял внутренней чистотой, его глаза выдавали милосердие и сочувствие к ближнему.

Отец Евдоким был нестяжателем. Как пенсионер он получал пенсию ОГА[166] и на эти деньги покупал в Дафни масло для лампад, пакетики сока, сладости для монастырской братии. Эти сладости старец раздавал братии во время послушаний, желая хоть чем-то утешить труждающихся отцов. Подобно деревенскому мальчику, старец от моря, где находился монастырь, поднимался в горы к монастырским оливковым рощам и огородам, чтобы принести сок и сладости трудившимся братиям, и таким образом стать причастником общего дела.

Несмотря на то, что старец любил угощать других сладостями, сам он не ел сладкого, говоря: «Мы, старики, кушать сладости не привыкли. Раньше, если мы видели выброшенным хотя бы полкусочка лукума, то расстраивались и считали это грехом. А сегодня я вижу, как среди мусора валяются целые кучи сладостей. Монахи стали легко есть сладости и легко их выбрасывать».

Для себя отец Евдоким ничего не просил и никому ни на что не жаловался. Он запретил монастырскому повару готовить ему что-то особенное, но брал лишь немного бульона от того блюда, которое готовилось для всей братии. Обычно старцу приносили небольшой стакан вина – оно помогало ему поддерживать упавшие силы в старости. Когда монастырский привратник хотел угостить старца ракией, тот просил смешать стопку ракии с тремя частями воды.

В Великую Четыредесятницу каждую неделю старец первые три дня ничего не ел и не пил – держал такой абсолютный пост с понедельника по среду. В среду он причащался на Литургии Преждеосвященных Даров, после чего вкушал немного хлеба и маслин. Четверг он снова проводил без воды и пищи. В пятницу вновь причащался на Преждеосвященной Литургии, после чего ел хлеб и маслины. В субботу и воскресенье вкушал пищу с растительным маслом. Этого устава старец придерживался каждую седмицу святой Четыредесятницы.

Келия старца была очень бедной и неухоженной, как и он сам. Однажды отцы решили сделать ему сюрприз и, когда его не было, навели в келии порядок. Вернувшись, отец Евдоким рассмеялся: «Такая уборка нужна только однажды – когда я умру. Зачем зря тратить на неё силы?»

На ночь старец покрывался тремя одеялами, которые он сшил между собой и прибил к стене, чтобы они не сползали во время сна. Спал он, не снимая одежды. «Только ботинки снимаю», – говорил он. Дверь в дверь с его келией был крохотный храм в честь Трёх Святителей – очень маленький и умилительный. Каждый день старец поправлял там «неусыпаемые» лампады, пламя у которых было очень высоким.

Любовь старца распространялась на всё. Но вот кого он терпеть не мог, так это кошек! Хотя других животных очень любил. Если старец видел, что монах гладит кошку, то восклицал: «Нет, несчастный, нет!.. Нельзя гладить кошек! Кошка – мягкая вещь!» Когда беззаботно дремавшие монастырские коты и кошки слышали приближавшиеся шаги старца и удары его тяжёлой палки о ступеньки лестницы, они в панике удирали и искали, где бы скрыться. Зрелище было весьма забавным. Однажды отец Евдоким спустился на монастырскую пристань и увидел в конце причала кошку. В то время как старец со своей тяжёлой палкой приближался к краю пристани, несчастная кошка, поняв, что путь к отступлению отрезан, решительно бросилась в море и вплавь добралась до берега. «Что ж, предпочла покончить с собой», – заключил отец Евдоким.

За несколько лет до кончины отцу Евдокиму было следующее видение. Он лежал в кровати, и некто показал ему на доске, подобной школьной, все его грехи. Старец услышал голос:

– Твои грехи ещё не полностью очищены.

– А как мне их очистить полностью? – спросил отец Евдоким и получил следующий ответ:

– Молитвой Иисусовой.