Новый Белкин (сборник)

Причем современный цинизм интеллектуально оснащен, искушен и злопамятен, «постидеологичен». Это «просвещенное сознание». Но его свет безжалостен и смертелен. Циник нашего времени знает о жизни все, он менее всего слепой агент социальных отношений. Он хранит опыт обманов и разуверений. Ему смешны иллюзии, простодушие и наив. Он не ловится на крючок демагогии, не покупается на риторику и пафос. Нет, циник не верит ни в какие истины и ни в какие фетиши. Точнее, для него все истины суть фетиши, идолы, требующие жертв. «Быть готовым ко всему – мудрость, делающая неуязвимым. Жизнь вопреки истории, экзистенциальная редукция <...>, социализация понарошку; ирония по отношению к политике, недоверие к „проектам“»...

И это – «несчастное сознание». В нем нет волевого посыла и ослабла до неразличимости энергийность. Оно лишено всяких надежд, безысходно, и потому относится к миру со снисходительной усмешкой или даже со злой ухмылкой, а к себе «с легкой иронией и состраданием». Оно узаконивает одиночество и располагает к фаталистическому подчинению социальному статус кво.

Прежние интеллигенты жили великой мечтой и стремились изменить жизнь. «Они создавали партии и возглавляли массовые движения. Потом первыми отправлялись в концлагеря. Современные интеллектуалы по преимуществу являются циниками. Они гораздо более начитаны, но не в состоянии действовать. Им легче смеяться над происходящем, сидя дома на диване. Они смеются, поскольку 1) лишены иллюзий и понимают чем все закончится; 2) по-настоящему не верят в имеющиеся объяснения, а предложить иные, над которыми никто не стал бы смеяться они не могут»[3].

Цинизм – демобилизатор. Циник в итоге ни к чему не относится всерьез, но по факту все принимает, поскольку ему нечего противопоставить господствующим химерам. Да и незачем; обычнее для него примириться с фикциями (каковыми он считает все догмы идеологий и свидетельства веры) и – примениться, использовать свое умение манипулировать ими для личного благополучия. И это, пожалуй, главное, что определяет актуальное состояние циника, по Слотердайку. Современный цинизм – это искусство адаптации, «переход от надежды к реализму, от протеста к умной меланхолии, от великого политического «нет» к стотысячному и мизерному субполитическому «да», от политического радикализма к среднему курсу интеллигентного существования». По Славою Жижеку, комментировавшему Слотердайка, цинизм распознает и учитывает частный интерес, стоящий за идеологическими универсалиями, дистанцию, разделяющую идеологическую маску и действительность; однако у него есть свои резоны, чтобы не отказываться от этой маски. Тут сама мораль поставлена на службу аморализму; типичный образец циничной мудрости – трактовать честность и неподкупность как высшее проявление бесчестности, мораль – как изощреннейший разврат, правду – как самую эффективную форму лжи[4].

На службе циник – жесткий функционер, а в частной сфере сентиментален и сердечен; по должности он охранитель, в привате (типа ЖЖ) – спорщик; вовне «реалист», внутри гедонист; по функции слуга режима, в душе демократ. Эти люди «живут от отпуска до отпуска, от оргазма до оргазма, в потоке непродолжительных историй, в судорожном напряжении и в то же время вяло».

2. Денис Горелов как честный циник

В России первой (или одной из первых) на философский труд Слотердайка обратила внимание Татьяна Горичева. Его книгу она назвала среди тех, что определяют «духовную атмосферу западной жизни»[5], наряду с размышлениями о цинизме Делеза и Глюксмана. Впрочем, Горичева без труда обнаружила признаки цинизма и у советского человека. Позднесоветский циник, писала она, не верит ни официозу, ни диссиде. «Все всегда врут» – вот его позиция в мире. Никогда ни в чем не быть уверенным – вот его стиль.

Прошло почти двадцать лет. И теперь нет сомнений в том, что новая Россия, Россия сумеречных нулевых, – это общество победившего цинизма. Или скажем так: цинизм победил страну. И она корчится теперь в циническом припадке, как в духовной падучей.

Есть, конечно, очень много людей, есть микросообщества, которые чужды цинизму. Но на поверхности, в публичном пространстве цинизм почти что повсеместен, достигая особенно густой концентрации в зоне успеха, благополучия и преуспеяния. Впрочем, пошлость цинизма прилипчива, она осмотически проникает в душу и охлаждает ее даже помимо нашей воли.

(Еще, в последний раз, оговорюсь: понятие это здесь не ругательство, не обличительная кличка. Оно есть, пожалуй, нечто даже большее...)