Новый Белкин (сборник)

Фокус в том, что у Колесникова публиковались и гранд-вельможи. Догадливые рецензенты и блоггеры немедленно заподозрили, что под небрежно накинутым иудейским плащом скрывается балующийся по временам сочинительством крупный кремлевский чиновник, первый заместитель руководителя президентской администрации, считающийся главным идеологом Кремля, Владислав Сурков. Тот, кому принадлежит сформулированная в 2006 году концепция суверенной демократии, одно время претендовавшая на роль идеологической витрины неосоветского режима. Сам предполагаемый автор эту версию не опровергал, а в какой-то момент салонная сплетня облокотилась и на компетентное свидетельство крайне уместного в контексте данной ситуации литератора и шоу-мена Виктора Ерофеева, признавшегося, что у него есть экземпляр этой книжки с автографом Суркова... Да вот и смелый не без причины Майкл Стотт, корреспондент агентства Рейтер, также утверждает, что собственный его источник в «Русском пионере» подтвердил авторство Суркова, несмотря на то что в Кремле эту информацию опровергают.

Впрочем, не пойман – не вор. Нам бы все это и вовсе ни к чему[15], но уж очень складно завязывается сюжет в том контексте, который я пытаюсь фиксировать. На парадоксальную связь фактов не обратил внимание только ленивый, а таких среди писавших о романе Дубовицкого практически нет. Дело ведь не просто в том, что чиновник-литератор – штука нечастая. Хотя как раз в романе есть один такой персонаж, ради забавы и славы покупающий у московских уличных гениев тексты и тискающий их под своим именем. Дело в другом.

В романе дается убийственная характеристика современных российских общества и власти. Власти, погрязшей в коррупции, общества, аморального и своекорыстного.

Выходит, что чиновник-романист режет правду-матку без оглядки на свой чин? Уж не почти ли так, как некогда вице-губернатор Салтыков?..

Но нет, не так. Дубовицкий не сатирик. Дубовицкий, простите, циник. Если это авторская маска, то это маска старого, житейски опытного и даже прожженного, до последней степени развращенного регулярным наблюдением изнанки жизни еврея-циника, зачем-то (ради денег или ради славы?) взявшегося за перо. Это скорее наш местный Петроний, в масштаб потускневшего Третьего Рима и современной мизерабельной эпохи. И жанр продукта творчества в результате таков, каким он должен был случиться: роман-фельетон, то есть обозрение пафлетно-фарсового характера, ревю на темы современной российской действительности, не без претензий, впрочем, на настоящий проблемный роман.

Современная Россия у Дубовицкого – это нелепая страна, в которой цветет и пахнет тотальное эгоцентрическое своекорыстие, где за деньги можно все и где любое преступление является только статистическим фактом. Людишки всех рангов тут таковы, что взять с них нечего; где сядешь, там и слезешь. И вся жизнь такова, какова она есть, и больше, как говорится, никакова и никаковой быть не может.

Собственно, это муляж или фантом сознания автора, приписавшего обществу то, что характерным образом формирует его, автора, собственное циническое мировосприятие. По оценке А. Круглова, это «состояние души, для которой, что называется, «нет ничего святого»; здесь не то чтобы одним святыням, представляющимся ложными, противопоставляются какие-то другие, истинные, – но во всех них философствующий циник видит лишь что-то вроде искусственно созидаемых, сильными мира сего, миражей, пугал, какими отгоняют трусливого и глупого обывателя от заповедных для него «огородов»; себя же циник к таковым обывателям не причисляет. Это значит, что из всех мотивов поведения признается за искренний – только мотив своекорыстный. То есть это попросту низость, дошедшая до убеждения, что все ценности, кроме своекорыстия, суть ложь сильных, глупость и трусость слабых и фальшь (хитрость) умных, то есть собственно циников, – и делающая на этом открытии свой бизнес»[16].

Циническая доминанта снова и снова безотчетно интонирует повествование, подверстывает деталь за деталью. Всего два примера. Люди в некоей северокавказской республике «успокоены до отупения ежедневными зрелищами взрывов, ошметков человечины на рекламных щитах, демонстративной пальбы средь бела дня по федеральным конторщикам, <...> по детям милиционеров и просто любым детям...» Или: дамы из московского светского общества характеризуются, скажем, так: «жующие модели, последние модели отечественных баб, модернизированных, прошедших тщательную предпродажную подготовку, неслыханной комплектации...»

Фантомален и главный герой Дубовицкого Егор Самоходов, криминальный московский мачо сорока с хвостиком годков. На заре перемен он, тихий издательский работник, включается в авантюрно-криминальный бизнес своего коллеги, создавшего мафиозную контору, которая буйствует на постсоветском книжном рынке. Выходит «с кистенем на большую дорогу душегубствовать заради фуагры и модных штанов». Реальна ли такая метаморфоза героя? Вопрос риторический.