Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии

Норвежец заговорил с женой на своем языке, и в рассказе возникла пауза. Она словно наставляла мужа.

– Ей хочется, чтобы я здесь признал, – возобновила перевод жена, говоря о себе в третьем лице, – никто не понимает, почему люди влюбляются. И возможно, мое удивление тем, что девушка полюбила Йохана вместо того, чтобы его использовать, объясняется дешевым стереотипом: дескать, славянские женщины из бывших социалистических стран циничны и расчетливы. Моя жена права. Я бы не удивился, если бы у девушки оказалось сердце и она нашла в Йохане нечто достойное любви, хоть я и не находил. Я, как уже говорил, во многом похож на него, и, если честно, мы в известной степени соперники. Однако продолжим.

Девушка поехала в Осло вместе с Йоханом. Первые несколько месяцев стали сущим блаженством – для него, во всяком случае, поскольку мы не можем говорить за нее. Человек, о котором он мечтал долгих три года, оказался весел и очарователен. Она понравилась всем его друзьям. К тому же легко адаптировалась и даже взялась учить норвежский.

Но когда они обустроили совместную жизнь, Йохана начали одолевать сомнения. Если он где-то бывал один, она спрашивала где. Когда им попадались на улице другие женщины, случалось, одна его часть отделялась и грезила о незнакомках. Однажды утром она повернулась к нему в постели, и ее дыхание, утром имеющее неприятный запах, опалило ему ноздри, словно нравственный изъян. Он мог только задержать собственное дыхание.

Его стало раздражать, когда оказывалось, что она не знала какую-то музыкальную группу или фильм. Пока она пыталась вырваться из развалившегося государства, он провел начало своего третьего десятка, болтаясь без дела и поглощая плоды культуры, и с трудом переносил ее невежество во всем, имеющем к нему отношение.

Теперь она хотела секса с Йоханом больше, чем он с ней. Постоянная доступность плотской любви обесценила ее до такой степени, какую он даже не мог себе представить. Все равно что идти по комнате, где дымятся горы еды, а вас от еды тошнит. Его от нее тошнило.

Йохан предложил подруге навестить мать, жившую в Загребе. И именно в ее отсутствие начал подозревать: она вовсе не то особенное создание из аэропорта в белых конверсах, а может, никогда им и не была. Мой паспорт им тоже не понравился. Его терзала тоска по той девушке. Поскольку эта – не та. Даже если это она, то это все равно не она. То, что он увидел тогда, то, что хотел, превозносил до небес, – не то, что он нашел. Она не была особенной. Она была обычной, убогой, несовершенной. Отношения, во всяком случае с его стороны, подошли к концу.

Йохан оказался слишком труслив, чтобы объясниться с ней лично. Когда она вернулась от матери, он оставил записку, где писал: уехал, мол, на несколько дней, разберись, что тебе теперь делать и куда податься. Йохан на поезде отправился в Швецию. Он сидел в отвратительном гостиничном баре с наглыми шведами, пил выдохшееся, безвкусное пиво и чувствовал, как по телу растекается уныние. Стояла темная, мрачная зима. Девушку, о которой он мечтал, искать было бессмысленно. Данное обстоятельство погрузило его в экзистенциальный кризис. Он смотрел в окно на тяжелое небо и голые деревья. На ветвях бились полиэтиленовые пакеты.

Норвежец шумно вздохнул и обвел взглядом стол, словно ожидая реакции. Его жена тоже молчала.

Все смутились. И все?

– Но позвольте, – решился биограф Карла Великого, – а как же счастливый конец? Таково условие.

– Это и есть счастливый конец, – ответил норвежец на своем языке, а жена повторила на нашем.

– Состоящий в том, что грустный Йохан в дрянном баре пьет выдохшееся пиво, без любви, в одиночестве?

– История имеет счастливый конец для меня, – сказал норвежец. – Не для Йохана.

– Вот как? И почему же?

– Поскольку я женился на женщине, которую он искал. О чем она вам сейчас и рассказала.

Мы все посмотрели на его жену.

– Мой муж прикалывается. – И она потрепала ему волосы, правда ласково. – А завтра, так как очередь моя, приколюсь я.

На каковых словах мы пожелали друг другу спокойной ночи.

Морнингсайд Теа Обрехт

Давным-давно, когда все уже разбежались, мы переехали в башню под названием Морнингсайд, где жила и Бези Дюра – в то время она казалась мне старой, хотя теперь, когда я сама приближаюсь к ее тогдашнему возрасту, начинаю думать, что нет.

Все, для кого строили башню, покинули город, и новые квартиры стояли пустыми до тех пор, пока кто-то наверху не додумался, что, если несколько будет занято, мародеры притихнут. Мой покойный отец толково, преданно служил городу, и нам с матерью позволили въехать сюда по изрядно заниженной цене. Вечерами, когда мы шли домой из булочной, Морнингсайд надвигался на нас редкими узкими освещенными окнами, мерцающими на фасаде, будто ноты какой-то таинственной песни.