Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии

– Говорю тебе, мы с Бези Дюра приехали из разных мест.

На протяжении лета спорный вопрос более всего омрачал нашу дружбу, устранить его было невозможно, он вставал всякий раз, как Бези выходила из дома и отправлялась в мясную лавку.

– А что, если залезть к ней и самим посмотреть? – предложила Эна как-то вечером. – Это легко.

– Но безумно, – ответила я. – Поскольку мы знаем, что квартиру охраняет свора собак.

Эна усмехнулась.

– Но ведь если ты права, то они будут людьми?

– А разве так не хуже?

Мне казалось, люди в такой ситуации почти наверняка должны быть голыми.

Возможность проникнуть в квартиру Бези, вероятно, так и осталась бы лишь бодрящей мыслью, если бы как-то в солнечный день та не остановилась у стены парка, где мы сидели, и не уставилась на Эну.

– Ты ведь дочь Невена? – через какое-то время спросила она.

– Да.

– А ты знаешь, как называли твоего отца там, откуда я приехала?

Эна, не смутившись, пожала плечами. Ничто не могло пошатнуть ее уверенность: ни имя покойного отца, ни то, что сказала Бези на языке, который я не понимала. Она просто сидела, прижав тонкие ножки к стене.

– Извините, – сказала она, когда Бези наконец замолчала, – я вас не понимаю.

Думаю, мне стоило бы сразу догадаться, это лишь укрепит решимость Эны проникнуть в квартиру Бези. Но я была наивна, немного влюблена в нее и так часто уже бывала там в воображаемых странствиях, что мне вовсе не показалось чем-то особенным, когда на следующей неделе Эна нажала кнопку лифта не вниз, а вверх. По-моему, я сказала: «Не надо», – но лишь раз, когда Эна уже вскрыла замок, и то только впервые остро почувствовав: мы всего-навсего дети.

Квартира в точности походила на мою: все еще белые коридоры, слишком большая кухня с мраморной, толстой, как кекс, столешницей. Мы прошли на запах краски в зал, задуманный, вероятно, для рояля. Там, прислоненная к стене, стояла самая большая картина из всех, что я видела в жизни; со всех сторон ее окружали полотна поменьше, написанные бьющими в глаза красками. Мазки дерганые, прерывистые, но изображение прочитывалось без труда: молодая женщина идет по мосту из маленького городка, расположенного у реки. Вокруг нее три пустых места, где краску, похоже, соскребли. Как я поняла, именно оттуда спрыгивали собаки, принимая человеческий облик.

Но сейчас псы предстали нам не в человеческом облике. Они глубоко спали, в самом деле развалившись на заляпанной краской парусине, а очнувшись, сели рядом, глядя на нас с не меньшим изумлением, чем, полагаю, мы на них.

Как бы все решилось, если бы в этот самый момент не вернулась Бези, я правда не знаю. Возможно, дело кончилось бы тем, что мы с Эной пополнили бы трагическую газетную статистику, наставляющую нас, каких существ бояться надо, а каких нет.

– Ну что ж, – сказала Бези. – Дочь Невена. Испорчена до мозга костей, чего удивляться.

– Иди ты к черту, – ответила Эна сквозь слезы.

Моя мать так никогда об этом и не узнала, как, думаю, и тетка Эны. Долгие годы историю, известную только нам троим, я вспоминала первым делом, просыпаясь, и отпускала в последнюю очередь, засыпая. Я не сомневалась, что буду думать о ней каждый день жизни. И долго, даже после того, как мы уехали из Морнингсайда, так и было. А потом прошло время, и я начала забывать. Тогда я вдруг спохватывалась: прошло несколько дней, а я не подумала о квартире Бези. Эти воспоминания, конечно, прерывали течение моей жизни, и я с облегчением вновь переносилась в комнату с огромным полотном и собаками рядом с ним. Псы будто ждали, когда их позовут обратно в мир, откуда они пришли. Но со временем и эти картины поблекли, превратившись в мои рассказы тем ухажерам, которые, как мне казалось, задержатся подольше, а также в то, что, я надеялась, они забудут, когда наши пути все-таки расходились.

К тому времени, когда я увидела в газете эту заметку, я не вспоминала о Бези и ее псах уже много лет. Прошлой весной в городе умерла довольно известная художница иностранного происхождения. Проблема состояла в том, что не представлялось возможным вынести тело, так как его охраняла свора умирающих от голода ротвейлеров, и стоило кому-нибудь лишь прикоснуться к двери, они приходили в неистовство. Свезли кинологов со всего побережья, но никто не мог найти к ним подход. Приняли решение пристрелить собак, и с этой целью в люльке для промышленных альпинистов по фасаду подняли отважного снайпера. Но заглянув в квартиру, он увидел только безжизненное тело старой женщины. Раскинув руки на парусине, она лежала возле огромной картины, изображавшей принцессу и троих юношей. Куда же ему было стрелять? «Это странно, – сказал он репортеру, – но мне действительно нечего здесь делать». Когда снайпер закончил, полиция опять попыталась открыть дверь, и, разумеется, к ней опять с рычанием подбежали собаки.

Где-то через неделю в полицейский участок явилась женщина, работавшая на другом конце города.

– Я там жила, – сказала она. – Я могу помочь.