Новый год в октябре

«Теперь этим журналистом надо выстрелить так, чтобы при отдаче не выбило зубы», - равнодушно предостерег он себя.

***

Дверь открылась одновременно со звонком. Татьяна ткнулась ему головой в грудь. Он обнял ее, провел губами по влажным, потемневшим после ванны волосам, потом отстранил от себя, пригляделся: покорная, женственная, но в лице появилась какая-то ускользающая, но все же приметная упряминка, - словно след выстраданного и уже бесповоротного решения, тенью залегшего под глазами, в уголках рта… И это слегка насторожило Прошина.

Все, как обычно: проформа ужина, обмен впечатлениями и новостями, наконец они лежали вместе, и Прошин, сетовавший, сколько ему приходится терпеть мучений, что бы не закурить после спиртного, вдруг подумал: «А ведь об Андрее не сказано ни слова!» - и замолчал.

Андрея он не любил никогда. За ледяную рассудительность, голос с неизменно-ханжеской ноткой, скупердяйство; хотя часто, сравнивая с ним себя, особенной разницы не отмечал, разве что иной раз находил того добрее, лучше… И все-таки чувствовал он в себе нечто высшее, какую-то дремлющую способность к жертвенности, отсутствие страха даже перед тяжкими испытаниями, и это рождало в нем надменное пренебрежение к изнеженному, трусоватому приятелю, всю жизнь проведшему в теплых квартирах старых московских домов, посольств; на курортах; впадавшему в тоску, когда ломалась служебная машина и предстояло ехать на метро, тратя копейки, но – собственные…

И ему стала до отвращения неприятна комната, хранившая дух и вещи этого человека; дернулась омерзением кожа от прикосновения мягкого плеча Тани, знавшего ласки его губ, пальцев, дыхания; и неудержимо захотелось перенестись к себе, отмыться, сесть в кресло, погрузиться в великолепие одиночества и бездумия, закурить… Черт с ней, с этой привычкой, в конце концов.

- Ты о чем думаешь? – шепнула она.

- О тебе. – Прошин отодвинулся, но она положила голову ему на грудь, и он едва не вздохнул досадливо.

- А ты лжешь, - вдруг сказала она.

Он повернулся к ней. Комната тонула во мраке, и от света уличных фонарей, пробивавшегося сквозь шторы, синие глаза Тани были бездонны.

- Лжешь, - скучно повторила она. – Всем ты лжешь, Леша. А думал ты о том, о чем мы никогда не говорим: об Андрее.

- Причем здесь он? – недовольно спросил Прошин. – И потом: почему это я лгу всем?