Новый год в октябре

Потом они долго сидели втроем, Прошин шутил, кубинец смеялся, все было мило; но с таким же, сегодняшним ужасом – отдаленным, жившим как бы вне его – он сознавал, что детство–то ушло, и человек с усталыми глазами, сидящий напротив, – уже не бог, а такой же, как он сам. Только менее сильный, менее, возможно, умный и более старый… И все. А потом кубинец ушел, смеяться над остротами Алексея стало некому, они молчали, и вдруг отец сказал:

– Странный ты был человек… Да и есть. Природу любил, музыку, стихи сочинял… А паукам отрывал ноги.

Прошин, опустив глаза, ничего не ответил.

Это была последняя их встреча. А может, последний день детства… Дача, дача… Клен со свернувшимися в трубочки от мороза листьями, под ним задернутый инеем столик – отец смастерил его вместе с ним, Алексеем… Все прошло, все. Аллея пронеслась под колесами, незаметно превратясь в тропинку через березовую рощу. «Волга» клюнула носом и остановилась. Он вылез из машины, опустился на сырой, треснутый пень. Темный, прихваченный ледком пруд лежал перед ним. Поникшая осока, твердая глина берега и красный, в бурых оспинах лист осины, скользящий по стылой плоскости воды… Здесь ушло от него детство… Да, здесь.

…Вечером, после дачной вечеринки, все расходились спать, и какая–то приятельница родителей, держа в руке папиросу и блестя золотой коронкой, тихо выговаривала отцу в коридоре:

– …знаю я эти «дома отдыха» от мужей, и ее знаю; не знаю только, почему ты валандаешься с последствием ее неудачного романа, делая вид, будто все хорошо.

– Прекрати… – шептал отец. – Не надо… Леша услышит.

А он слышал это за кричащей подлым скрипом дверью, слышал! И ухающий бой впервые занывшего сердца звоном отдавался в голове, и мысли были такими, как этот бой, – оглушительными, упруго жахающими; мысли о том, что сейчас, сегодня, произошло непоправимое!

Он отошел от двери, громко протопал до нее вновь, вышел, улыбнувшись разом притихшим взрослым, и с этой застывшей улыбкой зашагал по аллее все быстрее, быстрее, и уже добежав до поляны, уткнулся в траву лицом, и расплакался…

Он так никого и не потревожил вопросами и обвинениями, а когда после развода мать, запинаясь, принялась рассказывать ему о подлинном отце, ему было тягостно от ее жалкого, сдавленного голоса и хотелось помочь ей выдавить эти уже совсем не страшные слова…