Новый год в октябре

После он слонялся по квартире, ругая себя за глупость, за мальчишескую выходку с хлороформом, за излишнюю откровенность с с Андреем: нет чтобы оборвать все его обвинения и рассказать о деле, - ведь тот мог посоветовать толковые вещи, мог; а то порассуждали о пустопорожнем, идиоты. Что же делать? Ползти, как напакостивший пес к Бегунову, каяться, молить, чтобы сокрыл грехи? Ну нет. Каяться противно, да и бесполезно – пощады не будет. Рассчитывать можно лишь на смягчение кары.

И вдруг сверкнуло: «Поляков! Конечно!»

Схватив телефон, набрал номер.

– Это Алексей…

– Здорово, Алексей, - донеслось сонно. - Как дела?

– Как у картошки… Если зимой не съедят, то весной обязательно посадят.

– Ничего, – оценивая юмор, протянул Поляков. – Надо запомнить.

– Мне срочно – сегодня же! – требуется встреча с тобой! – нервно сообщил Прошин

– Ну? Так прижало? Адрес есть? Тогда приезжай.

А Поляков преуспевал! Прошин понял это еще тогда, у Тани, но сейчас, разоблачаясь в прихожей, поразился: мягкий зеленоватый свет, струящийся из ламп, вмонтированных в потолок из красного дерева; блестящий рычаг вешалки, подхвативший его пальто и скрывшийся вместе с ним за раздвижными дверцами шкафа, принявшими вид резного панно; еще пяток различных фокусов…

Они вошли в комнату, и автоматически вспыхнул свет.

– Вот, – поднял руку хозяин. – Квартира – робот. Двадцать первый, по всей видимости, век.

Но от двадцать первого века в комнате присутствовал только этот неестественный, цвета морской волны, свет – какой–то ощутимо–плотный… В остальном же здесь прочно обосновался изысканный антиквариат. Тут были и шкуры зверей, устилавшие пол, и тяжелая позолоченная мебель с гнутыми ножками, и пухлые, в потрескавшейся коже переплетов фолианты, жавшиеся друг к другу за узорчатыми стеклами нишах старинных книжных стеллажей.

Поляков чем–то щелкнул, дверцы секретера стрельнули вбок, и , волоча за собой молочно-белую змею провода, на Прошина выкатился уютный сервировочный столик: бутылка «Наполеона», два серебряных наперстка, конфеты и тонко нарезанный лимон на японском фарфоре.

«Пижон», – тускло подумал Прошин.

– У меня сегодня такое ощущение, – сказал он, морщась от конфеты, в которой было пойло раза в два крепче коньяка, – будто я наелся стекла… Ладно. К делу. Я вляпался в скверную историю, и мне нужен совет.

И он рассказал все, даже о симуляции сердечного припадка, после чего они хохотали так долго и весело, что у Прошина соскочили очки, опрокинув наперсток с коньяком.