Новый год в октябре

Приятная работа — исправлять заранее известные ошибки, — философски заметил Алексей. — Аппаратура-то продуманно выведена из строя. Поработала она, сколько могла, и теперь ты, паразит, едешь за счет НИИ прогуляться, зная как и что исправлять. А НИИ платит заказчику штраф, тебе на дорогу, жратву и мелкие удовольствия.

Михайлов потемнел, как ужаленный. Снял очки. Начал протирать их стекла с таким усердием, что рисковал проделать в них дыры.

Слушай, — сказал он неуверенно, ты…выбирай слова. За такой поклеп можно и…

А это не поклеп, — мягко перебил Прошин. — Это константация печального факта.

Ты поставил в генератор технологическую, не покрытую лаком печатную плату. Ты надеялся на балтийские туманы, друг Михайлов, и черные твои надежды оправдались.

Ч-чушь какая-то! — Михайлов рассматривал мысок своего ботинка. В лице его было что-то бесстрастно-козлиное.

Ах, Михайлов, нехорошо. Youre a shady type?

Что?

Я говорю темная ты личность, преступный тип. Диверсант. Почему же ты английский не изучаешь? А еще в Австралию навострился. Ты вообще-то что можешь сказать? Ит из вери нессесри бат итс вери диффикульт, да?

Михайлов деланно засиеялся. Прошин тоже.

Да, — коварно улыбаясь, продолжал Алексей, — все тайное становится явным. Права пословица. Ворюга ты брат и вредитель.

Это наглость, — задумчиво сказал Михайлов, пуская колечки дыма в потолок.

Это откровенность, — столь же задумчиво отозвался Прошин. — И мы часто путаем ее то с наглостью, то с лестью.

Но все нуждается в доказательствах, извиняюсь… — Михайлов расплылся в улыбке, но глаза у него были маленькими и злыми.

В доказательствах? А вот тут уж ты братец, наглец! Впрочем, доказать труда не составит. И будет это выглядеть так: иду, сообщаю, дело оперативно проверяется…

Ну и… — произнес Михайлов дрогнувшим голосом, — что ты хочешь… по этому поводу… например?

Да, успокойся, — милостиво отмахнулся Прошин. — Никуда я не иду и ничего не сообщаю. А ты бери бумажку и пиши заявление на имя директора.

Михайлов, поколебавшись, взял авторучку.

Во-первых о своих художествах. — Прошин сверлил его затылок неподвижным взглядом. И поподробней, пожалуйста.

После непродолжительных пререканий Михайлов накропал несколько предложений. Закончил: «…в чем и сознаюсь».

Не раскаиваясь, — заметил Прошин, отбирая листок. Пояснил: — этов целях моей личной безопасности и вообще для нашего дружественного сосуществования в дальнейшем. Теперь… — Он выдернул из пачки новый лист, придвинув его раскисшему донельзя противнику. — Тоже на имя директора. Пиши: «Ввиду непредвиденных семейных обстоятельств, я, Михайлов… свои инициалы ставь… отказываюсь от работы в австралийском институте космических исследований…»

Михайлов с силой зажмурил глаза, но написал…

Прошин сложил листочки и сунул их в сиреневую полиэтиленовую папочку.

Чистая работа, — сказал Михайлов, жалко улыбаясь.

Грязь одна, — отозвался Прошин, засовывая папочку в сейф. — Примитивный шантаж. Гуляй, Михайлов, чего там… Ты более не интересен мне. Ты свободен и я отпускаю тебе грехи. Кстати, на будующее: влезать в подобные аферы категорически не рекомендую.

Заиграешься и сгоришь. Потом к чему тебе это? Ты способный, эрудированный мальчик и многого добьешься, если будешь хотя бы умеренно честен.

А ты не заиграешься? — спросил Михайлов ядовито. — Ты неуязвимый, да? Не спорю — нагрел ты меня нормально, но и тебя нагреют, не распускай перья. Найдутся люди! Человека без поражений нет, как и без родимых пятен!

Представь, насчет родимый пятен — у меня ни одного!

Значит, по примете несчастен ты, Лешенька…

Угу. Скажи это больным меланомой.

Кому? А… Остри, сегодня твой день.

Понимаешь, — сказал Прошин печально, — в последнее время я тоже склоняюст к жизни честного человека. Ее трудно начать, как всякую непревычную и утомительную работу, но она восхитительна, черт побери! Но вот как ее начать? Подсказал бы кто… А, Михайлов? Ты-то ведь не подскажешь, не сечешь ты в этом вопросе… Ну да ладно. Иди.

После того как Михайлов, страшно хлопнув дверью, покинул кабинет, Прошин долго сидел с загрытыми глазами, отдыхая и переваривая сладкий плод победы. Затем встал, походил по кабинету. Скукота. Хоть бы приятель какой завелся, посидели, поболтали… Да только откуда их взять, приятелей этих?

Явился Глинский, положил на стол пухлую папку.

Все! Мы квиты, Леша. Вычисления сделаны полностью, теперь разрешите откланяться.

Разорвав веревочные тесемки, Прошин быстро просмотрел бумаги. Неплохо. Кусочек готов. Теперь расчеты от Авдеева и — докторская… Профанацией от нее попахивает… Но, может, запах отобьет Поляков?

Прошин покосился на диск телефона и мысленно набрал номер. Нет, спешить не стоит.

Это козырь крупный, он хорош под конец игры, он страховка. А за такую страховку платят по сумасшедшим счетам. Подчас головой. Потому как он, Прошин, играет изредка, а Поляков- много, крупно, нагло, и если оплошает страховочка, лети не в яму, а в пропасть, где синяками и царапинами не отделаешься…

Я могу идти? — спросил Глинский с вызовом.