Новый год в стиле хюгге

На той горке, которую я видела из окна, только два мальчика лет двенадцати катаются на ватрушках. Кир выторговывает на время одну из них. Я решаю скатиться первой, Кир от всей души толкает меня до самого склона, отпускает. Вижу чуть левее снежный бугорок и направляю ватрушку туда.

– Кир, смотри, трамплин! – радостно воплю я.

– Нет, не туда! По прямой! – кричит Кир, но уже поздно.

Ватрушка и в самом деле подскакивает на бугорке, как на трамплине, и даже круче, чем ожидалось, – она переворачивается. Я делаю кульбит через голову.

Кир подлетаете ко мне, падает на колени:

– Ты совсем звезданулась, Звездочка!

А я смеюсь, не могу остановиться. Господи, на кого мы похожи! В рукава куртки набрался снег. Шарф выбился, стал колючим и влажным, он весь облеплен льдинками. Кир на какой-то горке вообще потерял свою шапку.

– Слушай!.. – У меня, кажется, волосы на затылке приподнялись от внезапной мысли: – Твой костюм, Кир! Это же костюм для ужина!

– Че-ерт… – Он оглядывает себя, смеется. – Ладно, поехали ко мне, надо привести себя в порядок.

Дома у Кира мы первым делом раздеваемся донага, раскладываем вещи на печке и развешиваем по всем батареям, которые есть в доме. Вместе принимаем горячий душ. Затем я натягиваю джемпер Кира, а сам Кир обходится полотенцем, которое оборачивает вокруг бедер.

У него есть какая-то идея, но это сюрприз, и мне надо подождать на кухне.

Я покорно сижу за столом, укрытым клетчатой клеенкой, пью глинтвейн, смотрю, как в свете фонаря снег кружится, и безуспешно пытаюсь по звукам уловить, что задумал Кир.

Он открывает дверь с торжественной улыбкой. Я выхожу из кухни – и будто попадаю в другой мир: свет выключен, на подоконниках горят свечи, на потолочной лампе и карнизах мерцают огни гирлянд. На стуле перед кроватью стоит прожектор, его луч рисует на противоположной стене экран. Кир усаживает меня на кровать, вручает глиняную чашку с глинтвейном, мы чокаемся, глядя друг другу в глаза.

– Так, это еще не все… – Он сбегает на кухню, гремит сковородой, затем нож методично ударяется о деревянную доску, и скоро до меня доносится запах горячего хлеба.

Через пару минут Кир возвращается с миской жареных сухариков с солью.

– Будешь? – спрашивает он.

– Я такое не ем, – фыркаю в ответ.

– Ну, как знаешь. – Он ставит миску себе на колени. Одной рукой обнимает меня, другой нажимает на кнопку пульта.

Я делаю глоток глинтвейна. Кир, ароматы корицы и апельсина, вкус теплого терпкого вина, темнота, свечи… Я снова теряю ощущение реальности. Кир был прав – хочу к этому привыкнуть, хочу так жить постоянно.

На экране заставка кинокомпании.

Украдкой поглядываю на Кира и ловлю себя на странном ощущении. Я давно наблюдаю за миром роскоши и богатства, стремлюсь к нему. Но вот сейчас смотрю на Кира – он сидит на кровати в расслабленной позе, прислонясь спиной к стене, одна нога согнута в колене, свет экрана бросает отблески на его лицо; на нем из одежды только полотенце, а у меня такое ощущение, будто ничего прекраснее я в жизни не видела. На самом деле я всегда стремилась вот к этому – сидеть рядом с ним, обнимаясь на этом самом диване, смотреть кино и потихоньку таскать сухарики из миски, которую Кир незаметно придвинул ко мне.

Поворачиваюсь к экрану… и давлюсь сухариком. На экране – морг, голые обвисшие тела на металлических столах, а на переднем плане сидит мужик с заклеенным ртом и завязанными руками.

– Мой любимый фильм, – говорит Кир и прыскает со смеха. – Был когда-то. Просто немного тебя взбодрил. Шутка, все, смотри!

Он жмет на пульт, не переставая улыбаться, а я сижу в напряжении, пока не появляется заставка фильма – «Мои черничные ночи».

Даже кино невозможно с ним просто так посмотреть! Никакого спокойствия, никакой предсказуемости. Но, черт побери, с Киром никогда, никогда не бывает скучно. Я запихиваю в рот жменю сухариков и, хрумкая ими, уже, наверное, в десятый раз смотрю кино, которое мне так нравится.

После фильма мы не вылезаем из постели. Наслаждаемся друг другом, разговариваем, потом слушаем музыку. Кир включает свой плейлист, звучит Radiohead «Creep».

Лежу головой на животе Кира, рассматриваю тени на потолке. Кир неспешными движениями перебирает пряди моих волос.

«I don’t belong here…» – поет Том Йорк.

Если бы сейчас Кир спросил меня, о чем я думаю, я бы ответила: «О том, что принадлежать какому-то месту не так уж и плохо. И принадлежать другому человеку – тоже. Если это место твоей силы. Если это человек твоей силы». Психологи никогда бы со мной не согласились. Но кто из психологов чувствовал себя таким счастливым, как я сейчас? И разве ощущение счастья не самый важный критерий того, что с тобой все в порядке?

Я задираю голову, чтобы рассмотреть лицо моего любимого мужчины – в темноте его почти не видно.

– О чем ты думаешь, Кир?

– О том, – приглушенным голосом отвечает он, – что, засыпая, ты видишь бумажную снежинку, приклеенную к стеклу – сегодня утром я заметил ее в окне твоей спальни, за занавеской.

Я поворачиваюсь на бок, чтобы обнять его.

– Пока успела только одну вырезать…