Новый Макиавелли

Мы уговорили Дуйзенберга прибыть в конференц-центр, а Кока — поговорить с ним; Дуйзенберг продолжал упираться. В конце концов Дуйзенберг согласился — правда, пришлось пойти на все его условия. Уступить его заставило появление разъяренного Ганса Титмейера, президента Бундесбанка Германии. Титмейер стал убеждать Дуйзенберга отклонить наше предложение. По нашей просьбе Коль попытался урезонить Титмейера — тот пригрозил отставкой. Коль оказался перед перспективой бунта, с вождем в лице собственного министра финансов Тео Вайгеля; вдобавок ему светила острая критика немецких СМИ, в частности заявления, будто договор по евро изначально с червоточиной; от таких отзывов и до конституционного суда недалеко. Поэтому Коль удалился на час, а по возвращении возобновил дискуссию. На самом деле это было начало конца Гельмута Коля как канцлера Германии. Он «сдулся» буквально в течение дня — словно шарик, проткнутый булавкой. Ширак упорно грозил наложить вето на всю сделку, требовал поискать нового, третьего кандидата; правда, в конце концов сдался. К полуночи мы достигли взаимопонимания, Дуйзенберг явил себя главам правительств и сообщил о своем намерении уйти в отставку году этак на пятом. Прочие лидеры успели осатанеть — еще бы, ведь им пришлось целых двенадцать часов провести в полном неведении. Таким образом, сделка удалась благодаря дару убеждения, которым обладал Тони; никакого «спасибо» он, конечно, не дождался, ибо весь процесс предстал как полная неразбериха. Что на самом деле произошло, так это дезинтеграция Гельмута Коля, даром что тогда это заметили только члены Совета.

Вывод? Вот он: нельзя верить в завершенность сделки, пока об этой завершенности не заявят все участники. В 1998 году мы старались связаться со всеми лидерами еще за несколько недель до саммита, но французы и немцы сказали нам не усердствовать, раз сами мы к еврозоне не присоединяемся. За десять дней до саммита они же заявили, что между собой обо всем договорились и надо теперь только всучить решение голландцам. Это не удалось; по крайней мере Дуйзенберг не клюнул, Гельмут же Коль не сподобился сообщить своим коллегам, что пошел на уступки французской стороне. Французы взялись набивать цену и вообще вели себя непредсказуемо, в результате чего выгодные условия ушли, как песок сквозь пальцы, и последнее слово осталось за Дуйзенбергом.

Франко-германский альянс является двигателем Евросоюза (конечно, когда складывается); если уж лидеры двух стран решили сделать нечто, чинить им препятствия бесполезно. Во всяком случае, такое создается впечатление. А вот Тони попробовал — и получилось. Было это в 2004 году на саммите, посвященном выборам нового президента Еврокомиссии. Ширак и Шрёдер весь 2003 год активно склоняли Тони, да и всю Европу, к кандидатуре Ги Верхофстадта. Сам Ги звонил Тони, просил о поддержке. Каково же было его удивление, когда Тони ответил: нет, мы уже поддерживаем другого кандидата, португальца Антонио Виторино. Тони говорил с Ангелой Меркель, которая тогда была лидером германской оппозиции и главой Европейской народной партии. Меркель утверждала, что не намерена допускать Верхофстадта на этот пост. День спустя позвонил премьер-министр Дании, либерал Андерс Фог Расмуссен, с аналогичной просьбой — перекрыть дорогу Верхофстадту. Нашими усилиями постепенно складывалось несогласное меньшинство государств второго эшелона; все вместе мы противостояли французам и немцам. Наличие столь сплоченной оппозиции заставило Шрёдера позвонить Тони и спросить, не устроит ли его кандидатура Жан-Клода Юнкера, премьер-министра Люксембурга, раз Верхофстадт не нравится. Мы занервничали. Вспомнился Джон Мэйджор, не давший ходу бельгийскому премьеру, толковому человеку, но, увы, федералу, и оставшийся с люксембуржцем Жаком Сантером в качестве президента Еврокомиссии, тоже федералом, но уже не столь толковым.