Мои года под горку катятсяс веселым лязганьем трамвая.А я ползу, как каракатица,за ними вслед не поспевая.В дурной надежде стать услышанным,под моросящей пеленоюбреду по улицам умышленнымк любимой, выдуманной мною.Что ж, так и так дела хреновые,пустые — как стремленье к славе.С ее неукротимым норовомне мне, стареющему, сладить.А мне — нарыть стишок нечаянный.Домой вернувшись, улыбаться.Поставить на конфорку чайничеки кофеек себе забацать,чтоб сочинять свою утопию,успешно наплевав по полнойна семантические тонкостии на житейские препоны.А за окошком — ветер мечется,хрипит, как в приступе падучей.И ястребиный коготь месяцана клочья раздирает тучи.* * *Привыкший доверять пчелиным числам,пустышкам снов и логике лозы,я изощрил свой слух — но разучилсянормальный понимать язык.Луженым связкам, помнящим крещендомальчишеской атаки горловой,без разницы: колоратурный щебетиздать или звериный вой.Вот это и зовется продолженьемтрадиции — когда, лишась корней,ты подстилаешься под пораженье,чтобы в итоге стать сильней.И лишь завет, до крайности нелепый,все актуальнее день ото дня:не есть бобов, не половинить хлеба,не разгребать ножом огня.* * *Что-то совсем ослаб.Камень, поросший мхом.Мне уже не до баб.Даже не до стихов.То-то что благодатьвросшему в поры мху.Тошно мне наблюдать,как далеко вверхуволя и произволвесело длят игру.Ночью приходит волк,лапой встает на грудь.Впрочем, в моей стране,в волчьих ее углах,даже привычен мнеэтот нестрашный страх.Ибо для мертвецовсладок привкус беды.Смотрят прямо в лицожелтые две звезды.* * *