“Идеологий давно нет, — говорит Санька в споре с симпатичным ему Левой. — <…> Ни почва, ни честь, ни победа, ни справедливость — ничто из перечисленного не нуждается в идеологии, Лева! Любовь не нуждается в идеологии. Все, что есть в мире насущного, — все это не требует доказательств и обоснований. Сейчас насущно одно — передел страны, передел мира — в нашу пользу, потому что мы лучше. Для того чтобы творить мир, нужна власть — вот и все. Те, с кем мне славно брать, делить и приумножать власть, — мои братья. Мне выпало счастье знать людей, с которыми не западло умереть. Я мог бы прожить всю жизнь и не встретить их. А я встретил. И на этом все заканчивается”. Санька лукавит (сознательно или бессознательно), как бы не понимая, что сказанное им и есть новая идеология, то есть определенный результат размышлений и анализа, выстраивание выбранных понятий (почва, судьба, любовь и т. д.) в некую систему, которая, в свою очередь, предполагает вполне определенные действия. Это уже догма. Вовлеченность в действие для Саши словно лишает его права на сомнения и размышления. На резонный вопрос милиционера: а зачем вы все разгромили, “вы это строили, чтобы ломать?” — он отвечает презрительным молчанием. Ну а разговор, который затеяли с ним “либерал” и “патриот”, он прерывает фразой “Как вы остоебали!”, встает и уходит. Не о чем мне с вами говорить.
Это не поза. Это органика.
Для Саши и его соратников революционная деятельность, по сути, — процесс самодостаточный. Это форма противостояния “вероломству”, жестокости, лживости нынешних властей России, с одной стороны, и нынешней спячке и общественной апатии — с другой. То обстоятельство, что “союзники” расплачиваются за свои действия арестами, тюрьмами, избиениями, наделяет их ощущением морального превосходства.
Саша чувствует себя эманацией неких глубинных, еще не осознанных российских ожиданий, так сказать, народных чаяний. И потому нелепо морочить себя умствованиями — они, “союзники”, проявление некой “непосредственной моторики русской жизни”.