Новый Мир ( № 10 2006)

То, как приходит Саша к “революционной идее”, прописано в романе достаточно подробно. Саша изначально, еще до смерти отца, чувствует в себе “комплекс безотцовщины” — его рано умерший отец, институтский преподаватель, жил внутренне отделившись от сына, душу отводил в пьянстве. Родства с ним Саша не чувствовал и в детстве. Мать же он полюбит, точнее, начнет жалеть позже — как “простую, в сущности, женщину”, которая не сумела даже от армии его откосить. Детская угрюмость возрастает с годами, переходя в подростковую, отчасти капризную, мизантропию: мир не таков, как мне хочется, так пусть плохо будет миру. Выразительны в этом отношении сцены похорон отца, состоявшихся еще до вступления Саши в партию. Герой здесь — во власти бытового жгучего раздражения, обиды на жизнь, “унизившей его” смертью отца. Вот степень этого раздражения: автобус с гробом застревает в автомобильной пробке — “стукнулись два автобуса. У дороги стояли пассажиры. Асфальт был посыпан стеклом. „‘Скорой‘ не видно”, — приметил Саша. Никто не погиб и даже, видимо, не был ранен. Саша испытал почти жалость, что никого не убило”. Вместо скорби, вместо того великого и страшного, что опускается на человека в момент смерти близкого, — какое-то, до поры скрытое, мстительное чувство и потребность расквитаться с миром.

И вот эта рано обозначившаяся отторгнутость от мира постепенно перерастает в мизантропию вызревшую, черную, угрюмую, почти агрессивную (“Саша был готов ударить и убить любого, и оттого улыбка его была несказанно легка”; “Мужик ежеминутно цыкал зубом. <...> Захотелось взять мужика за спутанные вихры на затылке и попросить: „Не цыкай”, предварительно ударив башкой о лобовуху”; “Сосед за стеной кашляет так отвратительно гулко... Вот так кашляет сосед, убил бы его” и т. д.).