Стоял, как школьник в углу, маленький, лысенький, толстогубый, и на ласковые увещевания моей мамы: “Ну, выйди, ну, хватит!” — не отвечал ни единым словом. Только слезы лил.
Конечно же, он был в такие минуты пьян. И конечно же, не был таким уж низеньким, щуплым, каким представляется мне сегодня. Сын бедных крестьян из Кал-Мурзы, сказать прямо — батраков, крепкий в кости, сам всю жизнь батрак: пахал, сеял на чужой земле; он добровольцем ушел на фронт, веря в светлое будущее после победы, вернулся лысым, как Ленин, и снова пахал и сеял, продолжая верить в светлое будущее лет через десять, о чем громко говорил даже сам с собой, за что его и избрали председателем колхоза. И вот руководитель, коммунист, приехав под хмелем с фермы или с полей, он стоял, вжавшись в висящий тулуп, опустив на голову башлык, как некий рыцарь из музея, запахнув тело тяжелыми мохнатыми полами.
— Ну, милый, ну, перестань! Выйди!.. — звала его моя мать к столу.
Но отец не выходил, потому что она вновь обидела его, назвав алкоголиком, безвольным человеком.
— Почему ты со всеми пьешь?.. — такими словами она встречала его, сутулого при невысоком росте, с мокрой плешью, с шапкой или кепкой в руках, уже в одних носках — сапоги остались на крыльце. — Ты председатель, ты начальник... Если ты пьешь, они тоже будут пить...
Отец утирал лицо и молчал. Пить он стал ближе к старости, а может быть, и раньше пил, да не было так заметно. Помню, батя, подняв указательный палец, пробовал объясниться:
— Как ты так можешь говорить?! У Калинниковых свадьба... Витя, лучший тракторист, женится... я еду мимо — вышли красивые, с цветами: мы ждем вас... вы его крестный... Как я мог не зайти? Конец рабочего дня.
Я помню время, когда отец ездил еще в кошевке с запряженным жеребцом по кличке Гармонь — так весело этот конь ржал. Но однажды при спуске к реке он кошевку бросил на бок и сам грохнулся, а отец и вовсе вылетел в крапиву... Слава богу, жив остался. А позже отец катался по полям уже в “виллисе”, так называлась машинёшка, крытая брезентом, — подарок райкома партии.
И вот старик оправдывался:
— Ты разве не знаешь, Ибрагим помер... наш бывший учитель... как я мог не выпить за упокой... — Или: — Когда же дадут крестьянам волю — держи скота сколько хочешь, сади сад сколько хочешь... У меня сердце болит... они там, в ЦК, высоко сидят, на людей в бинокль смотрят... да еще не в те дырочки...
— И что, это повод напиться?! — сокрушалась мать.