Новый мир. № 11, 2003

Биография свободы. Свобода биографии Нина Горланова. Нельзя. Можно. Нельзя. Роман-монолог. — «Знамя», 2002, № 6 Нина Горланова, Вячеслав Букур. Лидия и другие. История одной компании. Повесть. — «Континент», 2002, № 114

О прозе Нины Горлановой и Вячеслава Букура сказано, кажется, все. Или почти все. Критики в последние годы пишут об этом семейном писательском дуэте много и охотно.

Отчего же немудреные истории Горлановой и Букура имеют неизъяснимую притягательность? Добрые, грустные, смешные, человечные, они горячи, как пирожки с лотка тороватой на неожиданности современной жизни. Потому-то их чтение сходно с эффектом телесериалов: втягивает, ждешь продолжения, события развиваются словно бы в реальном времени.

При этом читатель, конечно, догадывается, что сюжеты Горлановой и Букура оплачены личным опытом самих сочинителей. Что прототипы, например, «Романа воспитания» являются авторами и романа, и рискованного жизненного эксперимента по удочерению уличной девочки.

Теперь можно проверить догадки. Горланова прямо заявляет свой новый роман-монолог «Нельзя. Можно. Нельзя» как автобиографический. В нем мы читаем истории, как будто знакомые по прежним рассказам. И все же истории те, да не те. Биография автора, о которой читатель только догадывался, в новых произведениях стала творческим заданием, а что было доселе главным — сюжет, приключения яркого, «устного», живого слова героя, — уходит в скобки. Причем вполне буквально — то и дело встречаешь замечания в скобках: «об этом у меня есть рассказ». Так изменяется статус художественного слова: биография, непридуманное становится собственно текстом, «фикциональная», художественная проза — комментарием к нему, заметками на полях.

О чем новый роман Горлановой? О свободе. Редакция журнала «Знамя» наградила роман «Нельзя. Можно. Нельзя» специальной премией за лучшее произведение «о приключениях свободы в России». Справедливо. Но главное не это: важно, что и роман, и повесть являют собой истории «вочеловечения» (в характерном блоковском смысле). Это взросление, становление женщины, обретение писательницей умения по-своему видеть мир: «Зрение не в глазах, а внутри нас — в мозгу! И я должна изнутри научиться смотреть — так, чтобы полюбить…» То есть роман-монолог Горлановой — это в некотором смысле исповедь, роман-биография, средство постижения себя и времени.

Горлановский роман прямо обозначает траекторию авторской судьбы уже самим своим названием — «Нельзя. Можно. Нельзя». Первое «нельзя» означает, что в советское время свобода в России была невозможна из-за идеологических запретов. А тяга к свободе заложена в героине едва ли не генетически: «От матери мне достались общительность и любовь ко всему миру, от отца — затаенная нелюбовь к советской несвободе». Советская несвобода в романе вытесняется погружением в сферу семьи, быта, детства. Символичен в этом смысле эпизод смерти Сталина, запомнившийся девочке тем, что строгий отец впервые взял ее на руки. «День смерти Сталина был одним из самых невероятных в моем детстве! Проходил какой-то митинг, ничего этого не помню (кроме портретов вождей: Ленин и Сталин в полный рост). Главное: отец взял меня на плечи! Раз в жизни… Без ума от счастья, я не знала, за что держаться там, наверху. Сначала старалась руками — за воздух: вот я здесь — на папиных плечах, смотрите все!»

Вообще похороны Сталина стали, кажется, частым эпизодом в современной женской прозе, приобретая символическое значение. Достаточно вспомнить аналогичную сцену в нашумевшем недавно «Казусе Кукоцкого» Людмилы Улицкой, где девочек, едва не погибших в толпе на похоронах отца народов, ищет их собственный (хотя неродной) отец: «Именно в этот момент они стали сестрами». В романе Ирины Полянской «Прохождение тени» именно отец, грозное божество героини, радуясь, приносит весть о смерти Сталина. Девочки во всех этих романах словно бы проходят новую инициацию, отчасти обратную: они переходят не из малого мира семьи в большой — мир рода, но освобождаются из-под тотальной власти тирана тем, что переходят в сферу семьи, под власть отца (от которой, впрочем, им тоже предстоит освобождаться). А поиск отца оборачивается поиском собственной идентичности, новых координат в истории и биографии.

Свободе, как явствует из горлановского романа, необходимо учиться. Например, ранние студенческие упражнения в вольнодумстве — отнюдь не свобода, а «раскованность, но и только». И любовь не дает личной свободы: «У меня ведь руки дрожали всякий раз, когда я собиралась на свидание. А вдруг он не придет? Всю жизнь бы и ходила с дрожащими руками, в рот бы милому смотрела… Нет, никакой свободой тут не пахло даже, ровно наоборот — я стала б рабой любви. Это была пытка счастьем».