Новый Мир ( № 11 2007)

Дневник ведется не всегда от первого лица, перо у автора периодически перехватывают пейзажи и жители “другой области”. Какой именно? Как-то все больше призрачной (“Чья это маска, — ничья?”), поскольку далекой от Москвы. И страшно далекой от твоего мира. Старый спор, облагораживают страдания или нет, гуголевский язык решает в пользу страданий — в пользу нешуточной свободы языка ради его правдивости. Что там самоирония — бал правитсамосарказмнеслыханной тонкости:

Здрасьте, родные просторы!

Как без меня живёте?

Вот я приехал в область.

Новгородскую.

Что? Тверскую?!

Как там у вас на болоте

с ягодами, грибами,

где по воде я шмякаю,

хоть я пока на вокзале,

в область ничуть не ведомую,

где бастылы и осоки.

Кто здесь за всё в ответе?

Пальцем бы указали,

я ведь ещё в буфете,

ощупываю губами,

то есть — почти целую

проданные и купленные

ваши бифштексы рубленые,

все ваши яйца вкрутую,

не осветленные, с мякотью

натуральные соки.

Пищевые образы опять задействованы, но уже не комически-онтологически, а — социально и нравственно. Командировочный путешествует где-то между Москвой и Петербургом, по маршруту: “Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала”. Но как трудно поэзии действительно стать уязвленной! К гуголевскому языку язвы приживаются.

Лирическое стихописательство содержит в себе мину парадокса, на которой редко кто не подрывается. Путь к нравственному совершенствованию (а оно небезразлично гуголевскому лирическому герою, судя хотя бы по “Исповеди” в финале “Командировочных предписаний”, сложившихся, пожалуй, в стихотворную книгу, несравненно более цельную, чем первый сборник стихов) для Гуголева лежит через смех над собой — “самосуд неожиданной зрелости” (Гуголев — наследник, конечно, в большей степени Гандлевского, чем Кибирова) и сострадание, но как тогда примирить сострадание лишь на словах (дело поэта) с заповедью: “Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас” (Мф. 6: 1)? Гуголев, похоже, крепко усвоил эту заповедь. Так, не позволяя правой руке знать, что делает левая, прошел он по канату трагического фарса в “Скорой помощи”. А вот как неброско творит поэт свою милостыню в “Другой области”:

Вы не видали, как два богомола

лапки сцепляют в преддверии схватки,

или же то, как два халха-монгола

бросить друг друга хотят на лопатки?

Понаблюдаем же перед закатом

за теми, кто неутолимой томим

жаждой, — конкретно, за пьющим горбатым

и, соответственно, пьющим хромым.

Их разговор разгорается вечером,

если бы их наблюдали с утра б мы,