Новый Мир ( № 11 2007)

При повышенной плотности комического слова его осечки неизбежны, но они все равно удивляют в поэте, способном на объемный юмор и все же раз или два идущего вспять, на поверхность каламбура или скабрезности с бородой. Попытка разрядить напряженную обстановку пошлостью, по Чехову, не так ли? Но не будем путать легковесность с легкостью комического жанра, у Гуголева есть очаровательно легкие вещи. К примеру, “Баллада Тверской области”. Или безжалостная шутка “Дорогая, ты меня затрахала”. Впрочем, эта гротесковая издевка над физиологией любви опять из трагикомических, не слишком далека она от вывода Л. Н. Толстого: “Главная трагедия человечества свершается в спальне”. Тогда, скажем, штрих из автопортрета: “С годами утверждается харизма / во взгляде там, в повадке, — ну, во внешности, / как самообладанье кобелизма, / чуть тронутое плесенью / такой отцовской нежности, / не видывали коей ни Алиса...” Легкий штрих, конечно, и побольше бы такой легкости нашей самой “серьезной” лирике, которая почему-то всегда уберегает лирическое “я” от той правды, что действительно глаза колет, — от мелкости, некрасивости “я”. Концептуализм навел порядок на время, но новая искренность опять свернула на путь утверждения “харизмы” (под тем или иным соусом) лирического поэта. Если лирика не станет действительно нелицеприятна к собственному “я” (случай Гандлевского), только комический ее извод, как у Гуголева, будет востребован сколько-нибудь надежно. Не потому ли входит в моду “новый эпос” (Сваровский и др.), что лирика по-прежнему боится быть искренней, то есть честной?

За пределами “пути еды” самой крупной удачей представляется цикл “Впечатления из другой области”. Двенадцать текстов разного жанра (impression, баллада, монолог) составляют своего рода путевой дневник “командировочного” (не по заданиям ли Красного Креста?) в богом забытых глубинках. Новой глубиной (каламбур намеренный) овладевает гуголевский язык, переходя со смеха на ту мнущую сердце улыбку, что осветила еще раньше стихотворение “Да-а, а вот Генцы мясо едят...” — улыбку растерянности перед равнодушием Бога к маленькому человеку, сирому труженику. Этим человеком раньше была родная бабушка, а теперь — просто человек, родной по умолчанию.