Новый Мир ( № 11 2009)

Читатель, скользнувший взглядом по оглавлению книги, может воспринять ее как сборник статей — и будет обманут. Это цельный труд с тщательно выстроенной композицией и даже со своей драматургией. Книга разбита на две математически равные части: «диптих встреч», по выражению автора. Первая говорит о встрече сознания современного русского мыслителя с творчеством Марселя, вторая — о встрече Марселя с мирами других мыслителей XX века[10]. Эти два раздела, как стереоколонки, позволяют достичь эффекта объемного восприятия марселевского духовного универсума. И то, что каждая дробная часть книги представляет собой достаточно замкнутую гранулу или, если угодно, одноцветное стеклышко, только усиливает впечатление от двух итоговых «витражей». Если правда, что времена больших нарративов прошли, то надо признать, что автор при помощи своих жанровых находок изобретательно обошел это табу. Особенно изощренная архитектура — у первого раздела. Не так просто определить его формат: здесь идеи и творческая биография Марселя даны не «в лоб», а в растворе из точечного анализа текстов, размышлений о духовном пути Европы «от культуры таинства к цивилизации проблем», из воспоминаний о встречах автора с наследниками философа или (что совсем уж необычно) из рассказов о собственном экзистенциально‑философском опыте, часто поданных в жанре дневника или цепочки остроумных афоризмов. Стилистическая раскованность повествователя вместе с логической ответственностью аналитика — это, надо признать, редкая амальгама. Дело даже не в форме изложения, а в том, что мы таким манером попадаем во внутреннее измерение философии. Склад и настрой марселевской мысли все-таки отчасти нам знакомы хотя бы по Бердяеву и Шестову, проблемы объективации и интерсубъективности также озвучены, худо‑бедно, даже в публицистике. Но у читателя этой книги есть шанс понять, как нужно обращаться с идеями, как они работают и становятся частью повседневности (но — не обыденности). В. П. Визгин ставит эксперимент воплощения экзистенциальной ментальности на себе, и это не менее поучительно, чем рассказ о великом французе. Важна в этом контексте глава о драматургии Марселя, не случайно выполняющая роль «увертюры» к первому разделу. В. П. Визгин фокусирует наше внимание на ненавязчивом, но постоянно присутствующем в пьесах Марселя метафизическом фоне[11], который знаменательно меняет смысл сценических сообщений. Через театр Марселя — театр «невмешательства в жизнь героев», с многозначными конфликтами и музыкальными глубинами, но без развязок и поучений — автор раскрывает марселевский концепт «онтологической тайны», который, казалось бы, вряд ли можно сделать наглядным. Герои пьес Марселя не философствуют, но своими межличностными коллизиями показывают ту «тайную полярность между невидимым и видимым», которая, по признанию Марселя, с детства определяла его духовную жизнь. Антиномии тайны и секрета, бытия и обладания, лабиринты объективации, онтология надежды, таинство бессмертия, феномен воплощения — это далеко не полный перечень тем, которые в книге представлены не столько рассуждениями, сколько своего рода духовными упражнениями. Автор в этом последователен: ведь для него, как и для Марселя, философия — это «трагическое искусство навигации к истине, о которой каким-то „затылочным” зрением известно только одно — она, истина, не может быть объективирована». Но здесь же задается и положительный полюс этой формулы: «Философия есть искусство обживания тайны с помощью рефлексии и понятийных средств, хотя в ее основе лежат вдохновение и интуиция целого». Мы видим, что эта формула экзистенциализма на самом деле — эвокация классических ценностей европейского рационализма, но с учетом всех разочарований и фрустраций Нового времени.