Новый Мир ( № 11 2009)

Здесь происходит та же самая история, что и с «Гамлетом», — каждая эпоха заслуживает того музыкального «героя нашего времени», которого заслуживает. И то, что главный герой нынешней музыкальной сферы выбирает главным персонажем Большого фестиваля РНО Петра Ильича Чайковского, чьи последние симфонии можно было услышать уже в первом концерте цикла, говорит о нашем времени не меньше сводок телевизионных новостей.

А может быть, даже и больше.

 

Понедельник. Пятая и Шестая симфонии Чайковского

Первые такты медленно расползающегося исполнения похожи на нервно-паралитический газ, каким его изображают в фильмах или репортажах: кто-то кидает шашку и дымовучка заполоняет собой ойкумену до краев.

Зарин или заман вступают во взаимодействие с акустикой Большого театра, чья глухота накладывается на хищный рев кондиционеров, из-за чего музыка звучит будто бы на документальной, процарапанной, пленке. Оркестровую яму закрыли, расставив РНО на сцене, из-за чего музыкальные испарения, перемешанные с дыханием кондиционера, тут же уносятся под колосники, из-за чего самыми сильными фрагментами исполнения оказываются самые громкие куски, тем более что Плетнев, четко (намеренно и демонстративно) держащий оркестр в узде сдержанности в самые патетические моменты, как бы забывал о том, что он не здесь, врубая полную громкость, отпуская души инструментов и исполнителей на покаяние.

 

Звук, подобно гигантскому младенцу, еще долго возился в люльке зала, бабакал и тыкал, пока не устаканился, совпав очертаниями — и сцены и зала, из-за чего коробка превратилась в шкатулку. Пятая и Шестая симфонии Чайковского сложились в диптих, связанный единой темой нарастания симптома.

Видимо, не случайно Пятая идет на фоне белой заставки с логотипом оркестра, ну а после антракта прожектора добавили багряного, которое будто бы сгущалось вместе со сгущениями и вихрями Шестой. Оттого и зарин-заман, проникающий в комнату, где на смятых, холерных простынях мечется больной Чайковский.

Он больше уже не встанет, однако в дыму и в бреду ему кажется, что выздоровление возможно и перемена участи не за горами. Не за долами, где по долинам и по взгорьям язычками холодного осеннего пламени мечется чаемая русскость. Иногда Чайковский приподнимается на локтях и даже встает, подходит к окну, за которым солнце, но потом его вновь начинает колотить озноб...