Как раз в случае Пушкина абсолютизация единства поэта и человека вызывает возражения. Автор «Вчерашнего солнца» вслед за Ходасевичем склоняется к тому, чтобы объяснять бытовое поведение Пушкина его осознанием себя как поэта. Но документальные свидетельства говорят скорее об ином: для самоидентификации создателя «Евгения Онегина» и «Пророка» главной была принадлежность к родовитому дворянству, и сама исследовательница это признает, оценивая пушкинское представление о чести и отношение к дуэли.
Если речь идет о Пушкине как о культурном символе, как о герое национальной мифологии, то проблема создания биографии
такогоПушкина вообще выходит за пределы и филологии, и жизнеописательных штудий, ибо предполагает превращение портрета поэта в зеркало-автопортрет биографа и его эпохи. (Не случайно Ирина Сурат, оснащая свою мысль ссылками на авторитетные имена, перечисляет критиков и писателей, а не филологов.)Нельзя не признать общей правоты Ирины Сурат, когда она напоминает о глубинной связи жизни и поэзии Пушкина, ссылаясь на писателей, которые должны, по ее мнению, ощущать это внутреннее родство сильнее, чем невдохновенные литературоведы. Да, это так. Но… увы… У филолога нет инструмента для анализа этой глубинной связи, нет понятийного языка. Если филология стремится сохранить статус дисциплины, претендующей на научную доказательность, ей должно не только чураться постмодернистской игры, в которой Ирина Сурат обоснованно видит опасное искушение, но и отрешиться от философской критики. Между тем автор «Вчерашнего солнца» размывает филологический подход, не только смешивая свидетельства текста с его генезисом и с данными биографии автора, а еще и включает в число инструментов анализа метафоры наподобие «неосознанного, неявного молитвенного начала», будто бы присущего пушкинской лирике («Вчерашнее солнце», статья ««Пушкин как религиозная проблема», стр. 84). Эта совершенно необходимая для истории литературы установка на доказательность, на верифицируемость суждений ни в коей мере не отрицает
особогохарактера филологической научности и роли интуиции, о чем пишет Ирина Сурат, приводя примеры Михаила Гершензона и Владислава Ходасевича («Вчерашнее солнце», «Пушкинист Владислав Ходасевич», стр. 450 — 451).